Удар "Молнии" - Сергей Алексеев

— Дед, ты вроде тоже начал мемуары писать? — ревниво поинтересовался Крестинин. — Ноу-хау у меня, я первый начал!

Сыч махнул рукой и поехал на Лубянку. Тучкову на конспиративной квартире нечего было делать, он ходил и стонал весь остаток ночи по поводу ремонта своего «Опеля», который влетит в копеечку и который ФСК никаким образом оплатить не сможет. А если сможет, то придется писать кучу бумаг и чуть ли не в суд подавать, поскольку у Сыча нет средств, отпущенных на оперативные цели — все истратил до рубля.

Князь словно забыл о своем благородстве и вдруг начал опускаться до мелочности и скупердяйства, однако едва дед Мазай напомнил ему о происхождении и чести, Тучков почти мгновенно переменился и стал утверждать, что ему вообще наплевать на «Опель», что можно ездить и с разбитой «задницей» — все эти выкрутасы оказались простейшей хитростью. Попросту Князь не хотел уходить из квартиры: отирался возле двери, за которой спала генеральская дочка, теперь оказавшаяся истинной Барклай-де-Толли. А как эксперт по взрывным устройствам, он уже был не нужен и генерал выпроваживал его домой, поскольку конспиративная квартира превратилась в штаб из-за обилия народа. Наконец, Тучков вынужден был уйти — исчерпанными оказались все мыслимые и немыслимые доводы. Однако через полчаса он вернулся виноватый и радостно-растерянный.

Оказывается, свой «Опель» Князь оставил в квартале отсюда, среди домов в надежном с точки зрения сохранности месте — возле какого-то подъезда, на глазах у людей. Его не угнали, но развинтили, растащили за одну ночь все, что снимается, оставив один скелет. Да и тот, прямо на виду у Тучкова, уже резали автогеном, чтобы отсоединить то, что не отсоединяется. Он выглядел пострадавшим, и генерал позволил остаться Тучкову до тех пор, пока не появится Сыч и не решит вопрос, что делать и как себя вести дальше всем участникам партизанской операции. Никому не было известно, какие инструкции имеют люди Кархана, если последний вдруг исчезнет. Конечные цели этой команды были еще неизвестны из-за слабой оперативной разработки, впрочем, как и ее структура, главные действующие лица, способы управления, связи, а главное — возможности. Становилось ясно, что Кархан «со товарищи» — самостоятельные щупальца большого спрута, выполняющие определенные задачи. Это скоро подтвердилось тем, что Сыч прислал с офицером связи кассету с материалом, отснятым возле «могилы» генерала вечером в день похорон. Полковник просил установить личность человека, пришедшего на кладбище уже в сумерках, после закрытия доступа. Чтобы узнать незнакомца, деду Мазаю хватило одного взгляда на экран: у могилы стоял «заяц» Александр Иванович Грязев.

Перед могилой он снял кепку, блеснув лысиной, расправил креповые ленты на венках, затем, отодвинув один, долго смотрел на временную тумбу с надписью — читал надписи. Скорее всего, он опоздал на похороны и пришел на Ваганьковское прямо с поезда, ибо в Москве Грязева не было до последнего момента. Побродив вокруг, он выбрал местечко у изголовья, сел на землю, достал бутылку и какую-то закуску. Полил водки на могилу, выпил сам и надолго замер в позе Будды. Оператор несколько раз выключал камеру, экономил пленку и менял ракурс. Потом в кадре по другую сторону могилы появился человек в длиннополом белом плаще, лет пятидесяти. Тоже постоял, почитал надписи и о чем-то заговорил с Грязевым. Аудиозаписи не велось. После короткой беседы незнакомец приблизился к «зайцу», пожали руки, продолжая о чем-то говорить. Судя по артикуляции, знакомились, сокрушались, что оба опоздали на похороны. Вместе помянули, пришедший сел на корточки возле Грязева. Камера выключалась трижды, но по фиксации времени на пленке сидели около получаса. Бутылка была допита, Грязев сунул ее в сумку вниз горлом. От могилы пошли через кладбище не к выходу, а в противоположную сторону. В следующем кадре они перелезли через забор, двинулись куда-то в темноту. Затем — уже крупным планом — сели в серую «Волгу». Оператор зафиксировал государственный номер.

Приходивший к могиле человек в белом плаще был никому не знаком из присутствующих на конспиративной квартире. Саню Грязева куда-то увезли, потому что дома его не оказалось, — Крестинин тут же набрал номер его телефона. Очевидно, вербовка «зайцев» продолжалась и без Кархана: тот в это время уже сидел в спортзале, прикованный к трубе. Будь Грязев на свободе, наверняка бы объявился у кого-нибудь из бывших бойцов «Молнии», узнал бы о мнимой смерти генерала и разыскал конспиративную квартиру, как сделал это Вячеслав Шутов. Один «заяц», вероятно, уже попался в силок…

Отрубать вслепую головы этой гидры не имело смысла. Генералу не хотелось вникать во все сычевские дела — в конце концов он теперь даже не отставной генерал ФСК, а служащий московского речного пароходства, уволенный с работы по сокращению штатов: речфлот практически уже развалился. Лубянское руководство обязано было купить ему квартиру в каком-нибудь отдаленном «спальном» районе города, естественно, забрав себе существующую квартиру в Центре, а также приобрести не очень приметную дачу и автомобиль аналогичной марки взамен оставленного в Дубках. Жизнь изменялась прямо противоположно, однако голова в речной фуражке с крабом оставалась прежней и мысль автоматически работала в привычном режиме анализа. К тому же в плен к «ореликам» попал плясун Грязев, «заяц», и хочешь не хочешь, надо что-то делать.

Свое прозвище генерал Дрыгин получил там же, в Афганистане, когда «Молния» проходила очередную боевую обкатку. Ее переподчинили Генштабу, а тот пытался отработать новую тактику штурма укрепрайонов противника, для чего создали ударные группы из десантников, усиленные офицерами спецподразделения. Несколько таких клиньев должны были ударить одновременно в разных районах, пробить оборону, уйти в глубь города и расчленить его, разбить на локальные зоны, разрушить систему управления войсками, парализовать ракетно-артиллерийский комплекс. Первый же такой штурм не увенчался успехом, слишком разный был уровень подготовки «острия» — бойцов «Молнии» и собственно «клиньев» — солдат десантного полка. Пятерки из спецподразделения довольно легко просадили оборону и быстро пошли вперед, поскольку нельзя было останавливаться, навлекать на себя крупные силы противника и вязнуть в боях, но «клинья» десантуры плотно застряли в пробитых брешах, а потом и вовсе откатились назад. Тридцать офицеров «Молнии» оказались в окружении на окраинах города, рассредоточенные по пятеркам. Двум удалось соединиться, остальных же плотно обложили на небольших пятачках, как на островах во время половодья.

Дурная, мутная вода напирала со всех сторон, стремительно топила, и оставались считанные часы до того, как накроет с головой. Время исчислялось не минутами, а патронами и «Мухами» — гранатометами разового пользования. Из-за разбросанности «островков» нельзя было помочь бойцам ни артиллерией, ни установками «Град». Поднявшиеся в воздух вертолеты попадали под мощный заградительный огонь и не могли вести точечного обстрела противника, атакующего маленькие группы.

Они были обречены, ибо никак не продержались бы до ночи. И тогда Дрыгин, в то время подполковник, без всякого приказа взял оставшихся сорок четыре бойца и пошел в партизанский рейд. За семь часов непрерывного боя, без всякой огневой поддержки он прошел всю оборону противника вдоль и поперек, собрал, снял всех «зайцев» и вывез на «материковый» незатопляемый берег, потеряв лишь два БТРа из восьми и ни одного человека убитым. Но ранены были практически все…