Ушкуйник - Юрий Корчевский

Он мгновенно обернулся влево, а подбежавшие гребцы стаскивали татарина с лошади, причём, похоже, уже мёртвого. Дрогнули татары, не ожидавшие удара с тыла. Конечно, гребцы из невольников — не заправские воины, но ярость заменила им умение и опыт. Тем более что нападали они вдвоём-втроём на одного татарина. А невдалеке за ходом схватки внимательно следили ушкуйники, готовые в случае необходимости ринуться на подмогу гребцам.

Заводные лошади явно мешали манёврам татарских конников. Пытаясь обеспечить себе простор для действий, татары стали обрубать поводья заводных лошадей, чтобы выбраться из плотной конской массы.

Да не тут-то было! Поздно! Невольники набрасывались на них, как лайки на затравленного медведя: кто-то бил лошадь по морде топором, кто-то мутузил по ногам татарина, а некоторые — видно, из бывших лесорубов, довольно метко метали топоры в цель, ну прямо как на торгу, на потеху публике, — скоморохи кидали ножи.

Туго пришлось татарам. И то сказать — подбежавших с ушкуев гребцов было сотни две на поредевшую сотню татар, к тому же связанную боем с ратниками Кости. Помогло русичам переломить сопротивление татар то, что они ударили в спины. А татары в толчее повернуться не могли — тесно. Остатки другой половины добивали уже вместе — конники и гребцы. Из боя живыми, нахлёстывая лошадей, посчастливилось уйти лишь нескольким татарам. Преследовать их не стали.

Зачем? За поражение от прорвавшихся русичей, увёзших сокровища, свои же и казнят.

Убедившись, что татары разбиты, повернул назад и отряд ордынцев на той стороне Камы. В одиночку, без татар, немногочисленным и к тому же потрёпанным долгим переходом кыпчакам не одолеть русское войско.

Воины спешились и вместе с гребцами собирали трофеи — железо стоило дорого, и бросать его было расточительно.

Дорого досталась победа русским! И среди всадников и среди гребцов были немалые потери.

Увидел Костя Михаила.

— Ты как тут?

— Гребцы, видя, что навалились на вас татары, поднялись как один и оружие стали требовать, в сечу рваться на помощь! Где же мне быть, как не с моими людьми?

— Молодцы! Выручили! Тяжко нам пришлось. Кабы не ваша помощь, ещё неизвестно, чья бы взяла.

Костя привстал на стременах, крикнул осипшим голосом:

— Люди русские! Герои! Победа! Трофеи на суда грузить, суда к берегу причалить. Будем отдыхать! Коней татарских, что ранены, прирезать — и в котлы!

Радовались и ликовали все — сотники, десятники и кормчие, воины и гребцы. Наконец-то можно спокойно перевести дух, приготовить еду и отдохнуть. Ведь уже второй день во рту маковой росинки не было. Опасность попасть под удар ордынцев миновала. Надо было перевязать раненых и поесть.

Вареное конское мясо отдавало лошадиным потом и было жёстким, но изголодавшихся русичей это не смущало. Ели большими кусками, жалея, что соли нет, как и хлебушка.

Солнце только клонилось к закату и было ещё светло. Михаил, подкрепившись, пошёл к ушкую. Надо посмотреть — каковы потери. Убито было только двое, и Михаил похвалил себя, что взял запасных гребцов. Он подошёл к воде и стал отмывать от запёкшейся крови саблю. Действительно — легка, остра, в руке прикладиста.

Сзади раздался голос:

— Ты где такую саблю раздобыл? Дай поглядеть!

Михаил от неожиданности вздрогнул, резко обернулся. В двух шагах сзади стоял, широко улыбаясь, Костя. Мишка протянул саблю, Костя с горящими глазами бережно взял редкое оружие, полюбовался узором на лезвии, потом взмахнул ею в воздухе.

— Хороша! Ни в Хлынове, ни даже в самом Нижнем такой точно нет ни у кого. Я сам такую видел единожды в Москве.

Костя с сожалением протянул саблю Мишке. Купец, польщённый высокой оценкой трофея, сказал:

— Я её с убитого ордынца в Сарае снял. Видать, он не из простых был.

Мишка видел, как не хотелось Косте возвращать оружие. Но то, что взято в бою, принадлежит победителю. Недолго думая, он отстегнул с пояса ножны и протянул Косте:

— Дарю! Тебе нужнее!

— Ух ты! — у воеводы перехватило дыхание. — Ты и не представляешь, какой это дорогой подарок!

Костя тут же подвесил ножны на пояс, вложил в них саблю.

— Я отдарюсь!

— Пустое, не бери в голову — ты воин, а я купец. Может, она тебе когда-нибудь жизнь спасёт.

— Не забуду. Пойду, надо раненых добить.

— Чего? — Мишка растерялся, думая, что ослышался. — Татар, что ли?

— Кабы их. Своих, — вздохнул Костя, — у кого раны тяжёлые — в живот или грудь. Такие только мучиться будут — день или два, и всё равно помрут. Так милосерднее будет.

Михаил стоял, как обухом ударенный. Неужели такое возможно — свои своих добивать будут? Жестоко же! Однако, поразмыслив, понял, что так-то оно лучше будет, раненых в муках терзаться оставлять — милосердно ли? Только всё равно тяжко на душе, как будто камень на сердце положили.

На другом ушкуе и ладье потери тоже были, но не такие катастрофические, как на некоторых других судах. На некоторых оставались в строю лишь кормчий и один-два гребца. Пришлось другим судам брать их на буксир. В такой спарке на переднее судно пересаживали гребцов, оставляя на буксируемом лишь кормчего на рулевом весле.

Все устали, но тешили себя мыслью, что уж недолго осталось плыть — родная сторона близко. Те из кормчих, кто плавал в этих краях, говорили, что до устья Вятки день пути остался.

Ночью спалось плохо. Мишку терзали кошмары, он просыпался весь в испарине и мучился, не в силах снова заснуть — на палубах жалобно стонали раненые и донимали комары.

Утром поели вчерашней варёной конины и — в путь. Где под парусом, где на вёслах, но всё равно к вечеру до Вятки так и не добрались. Заночевали у берега, под охраной конницы.

К полудню следующего дня подошли к слиянию Вятки и Камы. После полноводных Камы и Волги Вятка показалась не такой уж и широкой. Борясь со встречным течением, караван повернул на Вятку и отметил это событие бурными криками радости. Справа начиналась вятская земля, — правда, слева всё ещё продолжалась чужая, татарская.

Михаил встал на корме, обнажил голову и перекрестился. Суровые обветренные лица ушкуйников светились радостью, на глазах выступили слёзы. Казалось, и взмахи вёсел в едином порыве стали выше, и ушкуи быстрее заскользили — приближение к родным местам вдохновило всех. И вдруг, перекрывая крики носившихся над водой чаек, с передовых ушкуев донеслась песня. Ушкуйники подхватили её и понесли дальше, по каравану. Михаил прислушался к незатейливым словам — о горькой судьбине угнанных в полон русичей, об удалых ушкуйниках, свершающих дерзкие налёты на чужеземцев, чинивших обиду басурманам, о лихом атамане, наводившем ужас на иноплеменников в низовьях Волги… Незаметно для себя он стал подпевать ушкуйникам и гребцам. В душе разливалась гордость за русичей, бросивших вызов кыпчакам, татарам и другим обидчикам земли русской.