Перевод показаний - Джеймс Келман

B моем понимании присутствовало отвращение, окрашивало мое мировоззрение, а теперь, в группе, я мог развиваться, отвращение было непригодно, несоответственно.

Конечно, мои мысли и представления были точными, особенно тогда. Я считал их ценность не требующей доказательств. Я тогда верил, что все разделяют эти ценности. Ho это было одно умозрение. Я пытался быть готовым, насколько это вообще возможно, насколько я считал возможным. Я готовился. Совета я не получал. Того, что я так назвал бы, ни одного. Я мог смотреть, слушать, ощущать, как умею. Я обладал пониманием. 0 моих родителях говорят, что и они обладали таким пониманием, но я скажу, если так, оно никогда не было явным, не вытекает ли мой отбор из происхождения, нет, я бы так не сказал.

Руководители общины видели во мне наглеца, они винили меня в моем отборе, они говорили, что я сам должен за него отвечать, давали мне это понять, без слов

который разлучил меня с друзьями

какими мы были

Я могу объясниться о безопасности, возможно, о безопасностях, безопасность, ну что безопасность, безопасности

Да, она предложила мне себя. Никогда не слышал ее смеха. Она была девушка. Должна была смеяться, кто же не смеется. Я погулял бы с ней. И наши губы могли бы не соединиться.

Нет, я не слышал ее смеха, никогда, но кто же нет.

Да, я мог бы с ней погулять, конечно.

Люди переходили в тенях, наши тела тоже в тенях, и наши звуки, вместе наши звуки. Она вскрикнула, негромко, но вскрикнула, она тоже. И не произнесла ни слова, ни одного бы не произнесла. Только ее резкий вздох, когда я вошел, не сообразив о размере. И когда я еще проталкивал, ловила ртом воздух, глаза плотно зажмурены, чтобы не видеть. Но тогда, в темноте, я виде ее глаза открытыми, глядят на меня, смотрят в меня, в мои глаза, и губы ее шевелятся, ее язык. Увлажняющий губы, глядит, глядит на меня, а вокруг нас тени этих людей. Они переходили, это были тела, я знаю. Мы лежали вдвоем. Это были ее одеяла. Я пришел к ней, и она осталась. Эти другие лежали. Ей было неуютно. Девушка в таком месте и все прочее, переходящие тени, люди. Это было на следующую ночь, тоже в темноте, ночью, в середине ночи. Я погулял бы с ней, конечно. На свету, утром, днем, конечно В то время все горело, везде запахи, горящего, всего. Эти места могут расстраивать. Да.

шорох, быстрое дыханье.

дети глумились, маленькие дети. Я бы их наказал.

Меня они не сердили.

Я пришел туда и не один тоже, туда и другие приходили.

Женщины тоже могли глумиться. Не в голос, и тоже они не смеялись.

Мужчины там были. Женщины приподнимали юбки, когда шли по ступенькам. Они всходили, сходили.

Я не мог разглядеть.

Не знаю, у некоторых, может и были. Но она сделала мне предложение, это ясно. Девушка дала понять, я шел среди теней, зная, что она найдет меня. Проловушкиязнал. Конечно

Никто другой про это не знал. Я был один. Эта девушка знала только меня, предложила себя, мне, я уже говорил.

Я лежал с ней. Я знаю ее запах. Да, красивая, конечно, красивая.

Женщины делают это, они волшебницы.

Она пришла ко мне. Вот почему я это и говорю.

Никогда не слышал ее смеха.

Я устал.

Эти места расстраивают. Я бы ушел и была бы темнота.

Люди всегда переходят. Здесь, везде. Где же они не переходят. Все люди. Дети, старики, немощные, могли бы и помереть, без конечностей, все были там. Все переходили, много, никакого уюта, я уже говорил, для девушки, для меня, все люди, каждый находит так.

Я не знаю. Она лежала, и я был с ней, ни слова между нами, я вошел в нее, но она была не готова. Она вскрикнула. Я надавил, вошел. Не готова, я же говорю, могла бы быть и готова, но не была. И из нее крик. Да, невольный, конечно, невольный, невольный крик, я же этого не говорю, тут и говорить нечего, если бы этого не случилось. Я говорю, что случилось. Она не знала. Привела меня к себе, но не знала, что бывает, мужчина с женщиной, ну не знала она, конечно, я же сказал, она была девушкой, я говорил, красивой девушкой, женщиной. Да. В темноте и на свету, я бы с ней погулял. Публично, что тут говорить. Там были также дети. Я видел их, слушал, может они глумятся. Я бы их наказал, старшие должны учить. Семья ее была там. Мать и отец. Я про них ничего не знаю. Отец меня ненавидел. Молодой мужчина, его дочь. Многие отцы ненавидят так, и все же его дочь пришла ко мне, только. Что видела ее мать, что дочь жива. Кто знает такие вещи, я тоже жив, тоже утомился. Эти люди переходили и девушка с ними.

Я говорил об этой зоне, лежат тела, люди спят, отдыхают, и еще рядом было трое детей, они с одной женщиной были, и одна другая женщина помогала ей с ними и тоже нянчила, я видел, что она помогала с одним малышом, чьи легкие нам было слышно.

Я здесь давно уже не был, и вот такая была здешняя история, у каждой секции есть своя, как и свои люди. Мы слушали бред тех, кто обречен умереть. Я слушал их бредовые речи. Может это смерть так разговорчива. Тоже и безопасность, который был намечен между нами и предстоял умереть и умер бы, я вслушивался в этот шумок, шепот внутри его тела, духи всех мертвецов, убитых людей. Он разговаривал со мной в нашей секции, это было поздней ночью, люди спали,

вот так,

отдыхая,

может ему предстояло умереть в ночное время, кто должен сделать это, может и я, да, я. Я видел его вне нашей секции. Я узнал его, когда здесь была мой товарищ, он разговаривал с ней. Что он сказал. Может что и сказал, я не знаю, но он пришел к ней и говорил. Это было за две недели до ее исчезновения. Теперь я был один, теперь он сидел рядом со мной и говорил о себе, как он доволен, довольный человек. Голос его был негромок, да, и трое других безопасностей были при дверях. Это он со мной говорил. Мысль тогда была впереди моего мозга, что этого вот человека, безопасность, что мне предстоит убить его. Если это было решение, принял такое я, еще до того, как он пришел к моему месту. Я думал, как это сделать, оружия нет, если бы можно какое-нибудь приобрести, использовать, что такое значит, приобрести. Но почему он пришел к моему месту, встал рядом со мной на колени, говорит мне.

Это говорилось о моем товарище, которая была тогда, как ее устранили. Ее исчезновение было устранением. Так было сказано. Вот так, отдыхая той ночью, пришел и встал на колени около, где я лежал, я говорил, была поздняя ночь, я не спал, но вроде того. Там было одеяло, я завернулся в него, да, отдыхая, лежал в моих собственных мыслях, о временах до того, как она исчезла.

Я не могу сказать, что думаю о тех днях, плохие дни, злые дни, но я привыкал к этому отсутствию. Больше мне ее не увидеть. Больше мне ее не увидеть. Когда это может быть, если б увидел. Это было возможно невозможно, что может быть возможным, сама жизнь, вот она возможна, как мы это можем постигать, человеческие особи. Да, для некоторых и не для других, что за начальство, что за власть, есть ли у нас власть, контроль, который мы можем использовать так, что мы такое, кто отобран, кто приглашен, какие мы, мы, кто мы, которые делают выбор, принимают эти решения, схваченные другими, нас обольщают другие, взятые так, и у людей нет лиц, я же вижу, что нет, что никто не способен этого разрешить, потому что ничто и не разрешимо, или, может все мы должны исчезнуть, пусть весь наш народ исчезнет, нас уже нет в этом мире, нас из него стерли.