Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

Вижу, письмо из Петрограда. Мне вдруг стало страшно. Долго не решалась распечатать. Потом открыла и первым делом посмотрела подпись. Когда увидела слово «папа», то не могла читать. Бросила письмо и заплакала. Девочки спрашивают, что со мной?.. А я сказать ничего не могу. Чуть успокоившись, стала читать вслух.

Из письма мы узнали, что папа едет к нам делегатом от родителей и через несколько дней будет в Петропавловске.

Боже! Что тут началось! Все тридцать девочек принялись реветь… Именно реветь, а не плакать.

Христины Федоровны в это время не было дома. А когда пришла, объяснили, в чем дело. Ей бы порадоваться и поплакать вместе с девочками, а она стала нас ругать за истерику, приказала замолчать. А еще сказала, что папа приедет не скоро.

Эта Христина и в самом деле была недоброй. Взяла себе большую власть. Все ее боялись как огня. Она часто наказывала тем, что лишала сахара. Даже маленьких.

С этого дня мы начали наводить порядок и вообще готовиться к папиному приезду.

Спустя три дня после получения письма я сидела в своей комнате, рисовала. Вдруг заходит Маня Эйзенберг и говорит: «Знаешь, Таня, пришел какой-то солдат. Он очень похож на твоего папу». Дело в том, что Маня видела его на карточке. Я пошла посмотреть и вижу — это и есть на самом деле папа. И закричала…

Тут опять у нас поднялся плач. Мария Михайловна, наша заведующая хозяйственной частью, тоже плакала. А папа сказал, что если все не перестанут плакать, то он ничего не сможет рассказать.

Решили, надо собрать все группы. И тогда он будет рассказывать. Пока папа обедал, мы готовились к приходу мальчиков и девочек. Очистили от кроватей комнату, поставили вместо них скамейки.

Папа говорил о Петрограде, что там делается, как люди живут.

Первую ночь папа ночевал у нас, а на следующий день нашел себе комнату и жил там. Если было свободное время, то сидел до позднего вечера. Учил маленьких танцевать, а нам, старшим, рассказывал разные истории.

Потом приехали Пржевоцкий и пастор Сарве. Время летело быстро. И вот уже надо прощаться, было грустно, но мы с Настенькой и радовались. Мама за нас беспокоится. А теперь узнает, что мы живы и здоровы.

Но сразу после отъезда папы мне стало очень плохо. Я даже бредила. Поднялась температура. Пригласили доктора. Он признал возвратный тиф.

Христина Федоровна, зная, что папа уехал в Омск, написала письмо и послала Настеньку опустить его. Но сестра по дороге, чуть подумав, решила не отправлять письмо и разорвала его. Ей не хотелось, чтобы папа задержался с возвращением к маме.

Не дождавшись ответа, Вознесенская послала в Омск телеграмму. Дело в том, что доктор распорядился меня изолировать. И меня перевели на окраину города в маленький домик.

Находился он рядом с кладбищем. То и дело там звучал похоронный звон. Было очень грустно и одиноко.

Папа приехал, когда со мной случился уже третий приступ. И вот он стал за мной ухаживать. Быть может, это были самые счастливые дни во всей моей жизни.

Обед нам приносили мальчики, которые жили в Коровинском приюте. Помню, приходили Юра Заводчиков и Котя Иванов. А ужин и завтрак папа готовил сам, в печке. Все, что он варил и жарил, казалось необыкновенно вкусным. И уха, и каша, и глазунья…

Здоровье мое пошло на поправку. Мы стали больше читать и беседовать. До сего дня помню эти разговоры.

Однажды папа сказал, что после тифа надо остричься наголо. И он остриг меня ножницами. В эти минуты я видела на его глазах слезы.

Моя младшая сестра Настенька все время вела себя спокойно. А тут стала умолять взять ее с собой. Как же она плакала! Как уговаривала, что не станет папе мешать! Будет все делать, что только ей велят. И это Настенька, которая казалась куда спокойней и терпеливей, хоть и была моложе. Неужто в ней жило предчувствие, что ей уже не суждено больше увидеть маму?..

Папа очень расстроился, утешал, говорил, что поехал в Сибирь не от себя, а от всех родителей и не имеет права привезти в Петроград одну лишь свою дочь.

Вместе с Настенькой плакала и я, понимая, что отец прав и не может поступить иначе.

Жизнь нам редко предоставляет возможность заглянуть в свои тайны и узнать, что же будет завтра. Опытный рассказчик руководствуется теми же правилами. Скорее всего это и позволяет ему держать читателя в напряжении. Увы, я себя не причисляю к опытным рассказчикам и часто забегаю вперед. Но, кажется, на этот раз и жизнь вела себя подобным же образом. Откуда у десятилетней девочки это тоскливое предчувствие?..

А что чувствует отец, когда, садясь в вагон, смотрит на залитое слезами лицо своей маленькой и очень любимой дочери, остающейся на перроне? Он не может знать, что видит ее в последний раз. Почему же так щемит сердце?..

Потом, много лет подряд, вплоть до своей смерти, Валерий Львович Альбрехт страдал от мысли, что не взял с собой Настеньку. Перед его мысленным взором всегда будет стоять заплаканное личико дочери, а в ушах звучать ее умоляющий голос.

Но мог ли он поступить иначе?

Вот вам пример не из античной трагедии и не из литературы времен классицизма. Там долг всегда побеждает чувство. Но перед таким же высоким и мучительным выбором не фантазия и не воля автора, а сама жизнь поставила любящего отца.

Голодные глаза собственных детей тысячекратно множились перед мысленным взором комиссара по продовольствию Семена Воскова. Это были глаза голодающего Петрограда. Точно так же чувствовал себя отцом восьмисот детей Петроградской колонии и отец Тани и Настеньки.

Обратимся снова к воспоминаниям Татьяны Валерьяновны Альбрехт.

— Во время пребывания в колонии отец старался ничем не выделять нас с сестрой. Ко всем девочкам относился одинаково ровно. Все дети сразу же стали называть его «папа». Его отъезд все переживали с печалью, но радовались, что родители через него смогут получить письма. Каждому разрешалось занять одну страничку в тетради.

Перед отъездом папа сказал мне, что скоро нам будет жить легче. Не объяснил почему, но мне кажется, он уже знал, что нас берет на свое попечение Американский Красный Крест. Может быть, рекомендательное письмо Аллена Ведсвелла к американскому вице-консулу в Самаре Герберту Вильямсу и послужило толчком к тому, что Красный Крест заинтересовался нашей судьбой. Я не видела подлинника этого письма, да и не могла видеть. А вот копию нашла в бумагах папы… Уже после его смерти…

Приехав в Омск, Альбрехт не застал Пржевоцкого и Сарве. И ему пришлось добираться до Петрограда в одиночку, что было неизмеримо труднее. Ведь рядом не было представителя Международного Красного Креста, уже само присутствие которого открывало любые двери.

Впоследствии отец рассказывал Тане о некоторых эпизодах своего обратного пути.

Однажды белые его чуть не расстреляли, отказываясь даже взглянуть на документы. В другой раз, сойдясь с каким-то случайным человеком, он решил переночевать в пустом вагоне. Утром попутчики с ужасом увидели на дверях вагона надпись: «для тифозных больных».