Превращение в зверя - Надежда и Николай Зорины

Не открывает, подрагивает веками, словно дразнит, напоминает, притворяется той, другой. Невыносимо! Ужасно!

— Перестань! — не выдержал я. Сердце мое остановилось. — Я знаю, что ты не спишь!

Послушалась, открыла глаза — даже она теперь мне повинуется. Чего же я испугался? Заскользила по моему телу взглядом, снизу вверх, удивленно, не узнавая, дошла до лица… Узнала! Узнала меня моя дорогая! Ну, здравствуй, Леночка! Наконец-то! Вот он, мой самый пленительный сон! Леночка, Леночка… Я засмеялся, восторженно, гордо. И опустился к ней на кровать. Милая, долгожданная! Помнишь… «Елена и Дмитрий?» Конечно помнит, как может она не помнить! Счастье мое! Да нет, это в прошлом, теперь — Митя и Леночка.

Я опять рассмеялся. Я все смеялся, смеялся и никак не мог остановиться: Митя и Леночка, — сбылось, сбылось. Потянулся к ней, чтобы поцеловать, но тут произошло нечто такое… Вероятно, она еще до конца не проснулась, или, может, не осознала, что счастье пришло, или я подавил ее своим неудержимым смехом, только вдруг лицо ее исказилось ужасом, она вскрикнула и выставила вперед руку, словно защищаясь. Глупая, глупая! Дурочка моя любимая! Я перегнулся через ее выставленную вперед руку и потянулся губами к ее лицу. Она отшатнулась, зажмурилась и так замерла в испуге. Я тоже отпрянул, не стал настаивать. Не стоит торопиться, однажды сказала она. Не будем, не будем, родная, у нас впереди целая жизнь, минутку можем и подождать. Для нее слишком неожиданным было мое появление, я ее понимаю. Ведь тогда, в тот день, когда она внезапно пришла ко мне, я тоже в первый момент растерялся и… не знаю, как объяснить это состояние, но что-то сродни испугу почувствовал. Но как идет ей испуг! Боже мой, какая она красивая! Боже мой, как я ее люблю. Мы не станем торопиться — я не стану, я даже не буду торопиться тебя успокаивать, немного полюбуюсь на тебя, прекрасно-испуганную.

Я сидел и смотрел на нее, просто любовался — ничего не происходило минуту, две, бесконечную вечность. Но вот наконец она открыла глаза. Я осторожно отвел ее руку.

— Леночка, что ты? Все хорошо. — Поднес ее задрожавшую руку к губам, тихонько коснулся. — Все замечательно, мы никогда не расстанемся, мы теперь навсегда вместе. Тебе нечего бояться, больше нечего. Ту, другую, я… — Тут я запнулся, на языке почему-то вертелось совершенно неподходящее: я расстрелял. Нет, так нельзя, не то, не то! — Ту, другую, я ликвидировал. Ее нет, никто нам не помешает. Я пришел к тебе…

— Вы… — задушенным каким-то голосом проговорила она. — Почему вы здесь? — Губы ее искривились, вот-вот заплачет. — Как вы здесь оказались? — Голос зазвенел, как хрустальный стакан, который катится по столу, обреченный разбиться. Надо подхватить, успеть, не дать упасть ее голосу.

— Леночка! Любимая моя Леночка! Успокойся, не плачь. Все плохое осталось позади. Мы любим друг друга и теперь никогда не расстанемся. У нас будет замечательная жизнь. Сейчас принесут завтрак, мы выпьем шампанского, а потом… Я очень богат, я обеспечу тебе такую жизнь, которой все будут завидовать. Я — король, ты будешь королевой. Это все принадлежит мне, все, все это, — я обвел рукой комнату, — мое. Но конечно, здесь мы не останемся, мы купим себе прекрасную квартиру, вместе выберем. И еще дом, и еще… Я могу купить все, что захочешь! Любую квартиру, хоть в Америке, хоть в центре Парижа…

— В центре Парижа? — Лена вдруг расхохоталась. Наконец-то! Милая моя!

— Да! — подтвердил я в восторге. — В центре Парижа! — И тоже засмеялся. И не смог больше сдерживаться, притянул ее к себе, она отбивалась, но я не стал обращать на это внимания. Впился губами, зубами в ее губы, совсем как во сне сегодняшней ночью… Голова поплыла, поплыла, предвкушая блаженство…

Что-то грохнуло, совсем близко. Лена вскрикнула и замерла.

— Не бойся, Леночка, это завтрак, наш с тобой праздничный завтрак с шампанским… — Я обнял ее, защищая от детского, смешного страха.

Грохнуло снова, сильней, потом опять, и многократно, без остановки загрохотало. Мне тоже сделалось не по себе. Да ведь это в дверь, в нашу дверь!

Снова грохнуло с ужасающей силой — дверь распахнулась, в комнату ворвались два человека в пятнистой форме. Сразу стало душно и страшно. И я подумал: ночь, все еще ночь, я все еще сплю, прекрасный сон сменился кошмаром. И вскочил, и зачем-то поднял вверх руки. Но один из пятнистых наставил на меня автомат:

— Лечь! На пол! Быстро!

Я растерялся, замешкался на секунду, но потом вдруг понял, что делать. Пистолет и Елена. В этом мое спасение. В ней и в нем. Незаметным движением я выхватил из кармана пиджака пистолет, наставил на автоматчика. А затем полубоком прыгнул к кровати, обхватил Елену за шею, переместил пистолет, приставил к ее виску. Я где-то когда-то видел…

— Я убью ее, слышите! Не подходите!

Автомат опустился, грохотнул. Значит, подействовало, значит, все правильно.

— Машину мне и возможность уехать! — прокричал я и для убедительности вжал пистолет в ее висок.

Женщина в моих руках вскрикнула, пятнистые отступили.

— Прости, — проговорил я ей шепотом, — но так надо. У меня нет другого выхода, иначе меня убьют.

Резко запахло потом, чужим, не моим, женским, удушающим потом, ее мягкая, неприятно теплая плоть трепетала от страха. Я тоже, вероятно, дрожал, мне тоже было очень страшно, но голова работала четко: я знал, что делать, я понимал, что все делаю правильно. Теперь вместе с ней дойти до двери, пройти мимо них — это самый опасный момент, преодолеть коридор, выбраться из здания. Ах да, рано, они же еще не подогнали машину. Не стоит торопиться, не стоит торопиться. Как трудно ее удерживать, эту женщину! Как затекла рука, вжимающая пистолет в ее висок! Сесть на кровать, не отпуская, перехватить пистолет другой рукой…

Голова моя вдруг взорвалась болью, невыносимой, несправедливой. Я закричал, не понимая, что со мной произошло. Красное поплыло, поплыло. Они убили! Меня убили! Тяжелое, душное навалилось! Женщина… Уберите, уберите ее! Но как же так?! Я не слышал выстрела… Несправедливо…

С профессором Самсоновым они договорились встретиться завтра в одиннадцать в «Старой вишне», небольшом, но уютном ресторанчике на окраине города. Но в полвосьмого утра он разбудил Андрея новым звонком. Владимир Анатольевич был не просто напуган, а доведен до истерики, путано, заикаясь, сообщил, что его племянница, Кирюшина Елена, убита.

— Я не знаю, что делать, Андрей Львович! — кричал он в трубку и всхлипывал.

— Почему вы позвонили мне, а не в милицию? — спросил Андрей, тоже потрясенный сообщением.

— Не знаю… не знаю. Я… Позвоните, пожалуйста, сами. Я не знаю, что делать! Я попросил нас не беспокоить, сказал, что Лене стало хуже и она… Никто еще здесь не знает об убийстве… Кроме того, кто убил… Ее застрелили, ночью. Я не слышал выстрела, хотя квартира моя находится рядом, в соседнем отсеке. Я не спал всю ночь — и не слышал выстрела. Звукоизоляция, черт ее побери! Здесь усиленная звукоизоляция. Я не спал — и не слышал. Я распорядился, чтобы никто не беспокоил, и мы теперь вместе, в ее комнате. Андрей Львович… Милый Андрей Львович, я… Сделайте что-нибудь. Приезжайте. Ее убили, понимаете? И… Людмила, Людмила Герасимова… Я не знаю, что с ней — возможно, ее тоже убили. Или захватили в заложницы. Комната триста пятнадцать. Приезжайте! Позвоните сами в милицию и приезжайте.