Связанные любовью - Евгения Перова

– Я встречаюсь с тобой только потому, что сама так захотела!

– Я знаю.

– Ты – просто мой каприз, и все!

– Как скажешь.

Мы стояли очень близко друг к другу, и эта сцена была как бы перевертышем нашего самого первого свидания: я полностью одета, а он голый. Джуниор обнял меня и притянул к себе:

– Я согласен быть чем угодно, хоть ковриком под твоими ногами!

В общем, напрасно я одевалась. Не знаю, куда он дел серьги – наверно, вернул в магазин. Сапфиры были такие красивые…

А сейчас Джуниор не слушал никаких возражений:

– Я видеть не могу, как ты разъезжаешь на этой колымаге!

Музейный шофер теперь водил наш автобус, а я сдала на права и стала сама себе водителем. Ну да, машина старая, но вполне еще на ходу. Но Джуниор так обиделся и расстроился, когда я попыталась отказаться, что пришлось принять подарок. Я подумала, что меня не поняла бы ни одна нормальная девушка, которая давно сверкала бы бриллиантами и куталась в соболя, разъезжая по нашему захолустью на каком-нибудь кабриолете. К счастью, это оказалась вполне скромная с виду «Хонда Джаз» – конечно, голубая. «Под цвет твоих глаз!» – нежно сказал Джуниор, вручая мне ключи. Я только вздохнула: сама бы я купила бежевую, серую или вообще черную.

Теперь он звонил мне еще чаще, проверяя, как я доехала. Я чувствовала, что меня затягивает в омут, и не представляла, как выбраться. Может, надо вести себя по-другому? Цепляться за него, ревновать на каждом шагу, звонить через пять минут, чирикать о своей невероятной любви, влезать в его дела, пытаться им руководить – в общем, выносить ему мозг? И тогда он озвереет и сам меня бросит? Но я категорически всего этого не умела.

Проклятый июнь! Ненавижу этот месяц! Была очередная административная тусовка – что-то кому-то вручали по итогам полугодия. Потом, как водится, фуршет. Пока Джуниор общался с местными властями, я стояла с бокалом красного вина около демонстрационных стендов и рассеянно разглядывала диаграммы, иллюстрирующие «рост прироста».

Вдруг за спиной раздался знакомый голос – я обернулась: это была Нина Александровна. Мы поздоровались. Она сильно постарела за эти годы – я иногда пересекалась с ней на разных мероприятиях, но не особенно разглядывала. С Евгением Леонидовичем мы не общались ни разу – я сдержала данное ей слово.

– Вы прекрасно выглядите! – произнесла Нина Александровна, разглядывая мой наряд: маленькое черное платье, сшитое мной «под Шанель», и длинную жемчужную нитку – это была бижутерия, но Нина явно приняла стеклянные бусины за настоящий жемчуг и понимающе поджала губы. – Как ваши дела?

– Нормально.

– Слышала, вы устроили, наконец, свою личную жизнь?

Мы обе оглянулись на Джуниора, который помахал мне рукой. Я чувствовала, что начинаю потихоньку заводиться: что ей теперь-то от меня надо?!

– О да, у меня все в шоколаде! – злобно ответила я.

– Всегда знала, что вы сделаете правильный выбор!

«Правильный выбор»! Вот сука! Меня уже трясло от ненависти. А может, от отчаяния?

– А как вы поживаете? – зачем-то спросила я.

– Замечательно! Наша старшая уже в пятом классе, а младший в прошлом году пошел в школу! Такой способный мальчик, особенно по математике!

Младший?! Я быстро посчитала в уме – так вот оно что… Боже, как больно. Не помню, о чем мы с ней еще говорили да и говорили ли вообще – очнулась я, когда Нина отошла уже довольно далеко. Плохо сознавая, что делаю, я пошла за ней:

– Постойте! Подождите…

«Не делай этого!» – вопил мой внутренний голос, но я уже не могла остановиться. Нина обернулась и нахмурилась, увидев выражение моего лица.

– Скажите, когда вы приходили ко мне… Вы что, были беременны?!

– Да…

– Значит, мы обе… Только у вас срок больше…

У нее изумленно поднялись брови.

– Молодец ваш Женя, ничего не скажешь! Везде успел! Два раза всего и переспали! В первый раз лишил меня невинности, во второй – наградил ребенком! Я… Мой ребенок… Я его потеряла! И возможно, что… больше никогда… И моя мать… три года умирала… от рака… Так что у меня и правда все в шоколаде! В горьком шоколаде! Можете быть довольны! Вы и ваш Женя!

Я побежала, сама не зная куда. Ноги подгибались, слезы застилали глаза: зачем?! Зачем я все это на нее вывалила?! Никто не знал про ребенка, никто! Только мы с мамой…

Не знаю, что со мной было бы, если б не Петя – он перехватил меня перед самой лестницей:

– Тихо! Успокойся, дорогая!

Я вцепилась в Джуниора, как в спасательный круг, а он, видя, что я не в состоянии идти, подхватил меня на руки и понес к машине – представляю, как на нас все вытаращились! Но тогда мне было не до чего. Он и в машине держал меня на коленях. Я не плакала, но трясло меня так, что лязгали зубы.

– Бедная моя, – бормотал Джуниор, целуя мои дрожащие руки. – Зачем ты с ней вообще разговаривала?!

– А ттты чттто, зн… зна… знаешь, кттто она?! – Я даже начала заикаться.

– Знаю. Это жена твоего бывшего. Этого учителя.

И тут меня сразу перестало трясти: я никогда не рассказывала Пете про Евгения Леонидовича! Я пересела с его колен на сиденье и спросила:

– Откуда ты знаешь про учителя? – Джуниор был явно смущен, даже уши покраснели. – Ты что, собирал на меня досье?!

– Не я! Отец. А мне пришлось… ознакомиться. Ленка, честно! Я бы не стал!

– Я надеюсь. И что ты еще там вычитал?

Он страдальчески сморщился, но выговорил:

– Я знаю… про твою беременность. Лен, я позавчера только прочел, правда! Просто боялся тебе об этом сказать! Лен?

– Ну, знаешь и знаешь. Мне уже все равно. А еще что?

– Да собственно, это и все. Лен, прости меня!

– За что?

– За моего отца, – ответил мрачно Джуниор и отвернулся к окну. Так мы и ехали дальше, глядя в разные стороны.

– Куда это мы едем? – наконец опомнилась я. – Я хочу домой! К себе домой.

– Хорошо, к тебе.

Шофер послушно свернул в сторону железной дороги. Я думала: может, сейчас и порвать с ним? Но как?! Так я ни до чего и не додумалась.

Когда приехали, оказалось, что я все еще не могу нормально двигаться, и Джуниор понес меня на руках. Я легла на диван и свернулась калачиком. Он молча стоял надо мной.

– Ты иди, ладно? Не обижайся! Мне надо побыть одной.

– Хорошо.

Он повернулся и вышел, но, как потом оказалось, никуда не ушел. А я наконец заплакала. Я рыдала и выла, кричала в голос, колотила руками диван, кусала подушку, оплакивая своего несчастного малыша – первый раз за все эти годы. Тогда, в том страшном июне, я должна была держаться – ради мамы, которую известие о гибели ребенка просто подкосило. Ремиссия сразу закончилась, и следующие несколько лет были сплошным адом для нас обеих.