Реквием каравану PQ-17 - Валентин Пикуль

Через несколько дней состоялась холодная встреча Майлса с Кузнецовым, причем британский атташе не решился излагать ход событий так, как продиктовал ему Дадли Паунд, а прибег к маскировочному камуфляжу, явно сглаживая острые углы необъяснимых поступков Британского адмиралтейства…

Кузнецов отправился на доклад к Сталину, который долго и сосредоточенно молчал. Затем спросил:

— А имелась ли необходимость прекратить конвоирование? Я ведь все-таки на флоте не служил и, может, чего-то не понимаю.

Нарком флота отвечал, что, насколько ему известно, серьезных причин к распадению каравана у англичан не было. Здравый человек не станет сам себе отрубать голову…

— Черт знает что там у них творится! — возмутился Сталин и пальцем примял в трубке свежий табак. — Я буду писать об этом безобразии Черчиллю, — сердито закончил он.

Об этом его письме — позже! Загадочная подоплека последних событий в океане еще не была известна в мире, и письмо Сталина к Черчиллю в дипломатических кругах сочли тогда неоправданно резким, почти грубым. Но теперь многие тайны Уайтхолла просвечены насквозь, словно рентгеном, и мнение Сталина о гигантской катастрофе выглядит даже слишком мягким…

После войны в Лондоне вышла монография о линкоре «Тирпиц», где подробно изложен весь его путь. Подборка иллюстраций наглядно показывает нам «Тирпиц», и в боевом могуществе, и в том виде, когда он уже валялся кверху килем. На днище линкора виден лист обшивки, аккуратно отодранный, словно немцы через эту искусственную «пробоину» желали спасти остатки команды…

Касаясь судьбы каравана PQ-17, автор монографии пишет:

«Это было отвратительное дело! Каждый чувствовал весь ужас того пути, на котором были брошены торговые суда, одинокие перед лицом угрозы со стороны воздушных и подводных сил противника…»

Дело было действительно отвратительное…

Крейсера Хамильтона и эсминцы Брума еще летели в сторону эскадры Дж.

Товей на 25 узлах. Один из крейсеров нес на своей палубе обгорелый костяк германского самолета, врезавшегося в его надстройки, и среди обломков — никем не убран! — сидел за штурвалом, оскалив зубы, мертвый фашистский пилот. Перехваченная радиосводка противника гласила, что американский крейсер уничтожен смелым тараном торпедоносца, что вызвало веселое оживление на крейсерах США: «Уиччита», — запрашивали с мостика «Тускалузы», — это, случайно, не вас ли вчера угробили?» — «Лучше посмотрите на себя, — мигал прожектор на „Уиччите“, — мы давно подозреваем, что за нами гонится один глупый призрак».

Хамильтон многое понял за ужином, когда вестовой, обычно не раскрывающий рта, вдруг сказал со слезами в голосе:

— Простите, сэр, но я думаю, что мы напрасно бросили этот несчастный караван. Боже, что с ним творят сейчас немцы!

Хамильтон полагал, что своим маневром на запад он увлекает за собой и «Тирпица» с его эскадрой. Крейсера как бы наведут линкор Гитлера на линейные силы Товея, а тот — мастер своего дела! — как следует всыплет немцам из главного калибра башен. Каково же было адмиралу узнать, что Дадли Паунд издал бессмысленный приказ! И никто за ними не гнался. А крейсера, по сути дела, дезертировали с позиции.

В кубриках было неспокойно. Матросы открыто осуждали Уайтхолл, который, по их мнению, попросту велел им удирать от немцев… Ничуть не лучше было и самочувствие на эсминцах Брума, которые, закусив удила, галопом неслись за Хамильтоном, уверенные, что спешат в сражение. Известие, что «Тирпица» нет в океане, повергло экипажи в состояние тяжелой депрессии. Брум поднес к лицу эбонитовый набалдашник радиотелефона связи TBS:

— Сэр, я вполне созрел для того, чтобы повеситься. Великий боже, что же мы натворили! Мои эсминцы будут счастливы броситься назад — к несчастному каравану PQ-17.

— Которого они уже никогда не найдут, — подавленно отвечал Хамильтон. — Очень жалею, что я не родился адмиралом Нельсоном, который побеждал только потому, что смолоду взял за правило поплевывать на все приказы из Уайтхолла…

Положение было безвыходным. Ведь случись так, что PQ-17 сохранился в целости, крейсера уже не могли вернуться к нему, ибо форсированный отход, похожий на бегство, истощил запасы их нефтяных «Ям». Утром 6 июля Хамильтон и Брум настигли линейные силы Товея. Немецкая эскадра — после атаки Лунина — уже втянулась обратно в «чулки» фиордов, как щупальца осьминога, по которым больно ударили. Напрасно брошенные транспорта истошно призывали корабли Home Fleeta вернуться для их защиты — они не пришли! Рядовые матросы боевых кораблей чувствовали себя предателями, но трагическая ситуация войны была решена заранее, и честные моряки — англичане и американцы — уже не могли спасти положение. Флот британской метрополии медленно разворачивался на «собственную спальню» его величества — на Скапа-Флоу! Гнев нижних палуб сочился через люки, достигая кают-компаний. Надо было что-то предпринимать, чтобы утихомирить матросов.

Хамильтон велел экипажу флагманского «Лондона» собраться на палубе. С микрофоном возле посеревших губ адмирал сначала предупредил: пусть все, что они услышат сейчас, здесь же, под флагом «Лондона», навсегда и останется.

— Очевидно, мы предали караван, но учтите, что нас тоже предали. Меня заставили исполнить то, чего нельзя было исполнять. Еще ни разу в жизни, — говорил Хамильтон, — я не выполнял приказа с таким нежеланием, как этот дикий приказ об отводе наших крейсеров. День четвертого июля — это черный день биографии британского флота. И моей биографии тоже! Я, как и вы, уверен, что, покидая караван, мы приносили жертву не богу войны, а дьяволу тайной политики. Я еще не во всем разобрался как следует, но чувствую, что виноват в этом один большой дурак, которому помогали его дураки помощники…

Произнося свою речь перед матросами, адмирал и сам понимал, что карьера его затрещала, как водонепроницаемые переборки корабля, — ломаемые давлением океана. Хамильтон не был другом Советского Союза, но, честный человек, он не мог молчать. В письмах к своей престарелой матери адмирал давал выход гневу. Черчилль, по мнению Хамильтона, сознательно затягивает войну, нанося Англии вреда гораздо больше, нежели все немецкие подлодки, вместе взятые.

Война — слишком жестокая вещь, и надо ее кончать скорее, а не заниматься бомбежками немецких детей и женщин…

* * *

…А теперь нам интересно, что скажут американцы?

* * *

Они-то как раз взирали на англичан почтительно — немного снизу вверх. Это плохо, когда много денег, но очень мало традиций. Правда, традиции — штука хорошая, но лучше бы англичанам вместо старинных традиций иметь новейшую радиолокацию. Американцев раздражало еще и то, что их учителя очень много следят за противником, однако было похоже, что следят не для боя с ним, а лишь затем, чтобы вовремя уклониться от боя. По мнению американцев, не для того же в дни мира нещадно дерут налоги на флот, чтобы в дни войны флот перекидывали с базы на базу, словно кучу старой гнилой картошки…

«Тускалуза» и «Уиччита» драпали от каравана вслед за англичанами, безропотно полагая, что в таком деле, как война на море, лучше всего подражать англичанам. Уж кто-то, а они-то знают, что делают. Но матросы, почуяв неладное, стали дерзко задерживать на трапах офицеров с вопросом: