Мартин Заландер - Готфрид Келлер

Заландер, однако, видел, что беспомощный старый депутат плакал вообще-то не от «хмельной жалости», как в здешних местах называют пьяные слезы, а оттого, что вдруг вспомнил свое горемычное житье-бытье. Вот почему он дружески убедил его сесть и отдохнуть.

— Приготовь-ка нам хорошего черного кофейку, — сказал он жене, — тем вкуснее будет вторая бутылка, ведь господин Кляйнпетер непременно поможет нам ее допить!

Г-жа Заландер сварила отличного кофейку, не забыла подать и по рюмочке старой вишневки.

Немного погодя уныние гостя вновь развеялось, уступив место более веселому настрою, каковой не пожелал своим отсутствием испортить минуты нежданного благополучия. Кляйнпетер вновь сделался так разговорчив и откровенен, что, успокоившись, сам повел речь о причине судорожного приступа слез; слово за слово он, быть может впервые встретив участливое внимание, непринужденно и искренне поведал свои обстоятельства. Через час Мартин и Мария Заландер примерно знали его историю, в меру своего разумения.

Бывший член Большого совета Кляйнпетер владел маленькой фабричкой хлопчатобумажных тканей, вел это доставшееся по наследству от отца дело осмотрительно и спокойно, не торопясь чересчур вперед, но и не отставая. Как человек обходительный и всеми любимый он ставил требования светского и гражданского общения куда выше, чем приобретение богатств. Тщеславная и легкомысленная женщина, на которой он женился, еще и подталкивала его к этому; безобидное уважение, каким он пользовался, она относила исключительно на свой счет и чванилась, как павлин. Все, что он делал, было ее добродетелью, все в нем, что вызывало симпатию, — ее личным достоинством, все, что с ним происходило, — ее заслугой. Это о ее муже говорили, своим мужем она хвасталась, вот и все; она хотела присутствовать всюду, где он бывал, да и в одиночку разъезжала по округе, сколько могла, — надо ведь себя показать и побахвалиться. Однако ж дома она отравляла ему жизнь нарочито презрительной манерою, с какой относилась ко всем его делам и к нему самому, чтобы он и не помышлял восставать против нее. И вообще, дома ему жилось плохо, так как она полагала излишним все, что хотя бы отдаленно походило на заботливость. Двое подрастающих сыновей пошли в нее.

Когда Кляйнпетер, у которого не нашлось достойного соперника, был избран в Большой совет, а вскоре и окружным начальником, спесь жены выросла беспредельно. Эти звания, казалось, существовали лишь для нее, и Боже упаси обратиться к ней без того или другою титулования. Горемыку-мужа она третировала и прямо-таки ненавидела — звания-то принадлежали именно ему, — однако ж пользовалась ими и связанным с ними почетом, чтобы наделать долгов и пуститься в иные злоупотребления.

В этом она скоро получила изрядную поддержку, когда отец предоставил управление скромной фабрикой сыновьям, рассчитывая целиком посвятить себя своей должности и найти покой. Тут он жестоко заблуждался.

По окончании школы сыновья не пожелали сдвинуться с места, чтобы немного посмотреть мир и поучиться, виноват отчасти был и отец, который не заставил их это сделать, позволил болтаться дома, где перед глазами у них был лишь пример душевной черствости да беспардонных манер матери и приятелей такого же пошиба. Вместо того чтобы вести дело должным порядком, они его запустили и угодили в операции с дутыми векселями, причем и прибыли никакой не извлекли. Мало того, исподволь втягивали в свои махинации отца, которому приходилось давать поручительства и даже ставить на бумагах свою подпись; да и госпожа начальница и советница не стеснялась подсовывать ему на подпись долговые обязательства. Векселя, на которых стояла и его подпись тоже, долгое время всегда удавалось разместить, но после продолжительных хождений они возвращались именно к нему, и он с хмурою миной и большим трудом поневоле их выкупал.

Все это происходило при вечной ругани и сварах, поскольку мать и сыновья держались с ним все более грубо и беспардонно, будто он прескверный отец семейства. Чтобы скрыть эту беду и предотвратить шум, грозивший разразиться в любую минуту, он ради своего статуса волей-неволей всегда уступал. Перенес свой кабинет со спаленкой в небольшой флигель, чтобы найти хоть немного покоя. Но жена и тут не унялась. Являлась в кабинет, когда он принимал посетителей или проводил допросы, и если не могла вставить слово, то уходила, громко хлопая дверьми. Даже писаря, полицейских и служебного курьера окружного начальника она примитивным лицемерием и ложью пыталась втайне восстановить против своего мужа, который при всей своей слабости вплоть до краха оставался опорою семьи.

И никто не слыхал от него жалоб. Ах, он прекрасно знал, почему молчит; разве же кто поверит, что человек, которого в собственном доме ни в грош не ставят, способен радеть о благе округа и властвовать другими людьми?

Но всему человеческому приходит конец, вот и здесь дело шло к прекращению многих несправедливостей и страданий. Поскольку рабочим на фабрике платить перестали, они нашли себе других хозяев. Тем не менее сыновья закупили значительное количество пряжи, но тотчас же ее перепродали, а когда настала пора платить, не имели ни пряжи, ни ткани, ни денег и рисковали попасть под подозрение в мошенническом банкротстве. Сим замечательным известием они и огорошили отца, с утра пораньше явившись к нему с подлежащими оплате векселями, притом говорили, конечно, с упреком: дескать, это он спихнул на них этакую паршивую фабричонку. Когда же он, стоя перед ними в полной беспомощности, спросил, где ему, Господи помилуй, взять деньги, ведь все заложено и в долгах как в шелках, они нахально указали на собранные им налоги, каковые-де без дела лежат в несгораемом сундуке и без всякой опасности могут быть использованы для уплаты.

Отец побледнел.

«Я имею точные предписания, сколько денег дозволено оставлять в конторе и когда должно сдавать их в казну, не говоря уже о том, что иным образом я никогда туда руку не запускаю!»

«В таком случае завтра будет объявлено о неплатежеспособности, — отвечали они. — А фирма, кстати, называется "Кляйнпетер и сыновья"!»

Они огляделись в кабинете: куда это подевался старый денежный сундук? Недавно отец перетащил его в другой угол и привинтил к полу, под которым там проходила крепкая балка. Сундук как раз стоял открытый, железная крышка была откинута, в одном отделении лежали свертки с пересчитанными монетами и пакет банкнот, а сверху — записка с указанием сумм. Старший сын незамедлительно подошел к сундуку и взял записку, воскликнув:

«Да тут куда больше, чем сейчас надобно. Четвертой части этих денег хватит, а после что-нибудь придумается!»

Одновременно он уже и руку протянул к сундуку. Но советник ринулся к нему и перехватил его руку; второй сын подбежал брату на подмогу, и теперь до смерти перепуганный пожилой человек боролся с обоими сыновьями, а те, не стесняясь, награждали его крепкими тычками.

В конце концов ему удалось захлопнуть тяжелую крышку, после чего вороватые сыновья слегка отпрянули, не собираясь, однако, отказываться от своего намерения. Отец же воспользовался секундным промедлением и выдернул один ключ из замка.