Учебник по химии - Анатолий Ключников

Всё-таки правду люди говорят: горцы слово особое знают, по которому им любая лошадь сразу подчиняется, и идёт за ними тихо и покорно. Впрочем, эдакое слово и конокрады (пардон, теперь они честные скупщики коней для армии Его Величества) знают тоже, хотя их народность живёт совсем не в горах и предпочитает совсем другую музыку и пляски.

— Ай, хорошая у тебя лошадка, дарагой, давно себе такой хачу! Почём продашь, э? — балшие дэньги дам, да…

Я, не дожидаясь окончания его отвлекающей болтовни, волком зыркнул взглядом вправо-влево. Так и есть: на меня из-за деревьев бесшумно бросились сразу двое. Ещё бы миг промедления — и они вцепились бы в меня, как голодные волки. А так я успел на полуобороте согнуть свою левую руку в локте и отвести тянувшиеся ко мне руки влево, и потом правой впечатать встречный удар прямо в лицо нападавшего. Получилось очень неплохо: будь горец полегче весом — я бы увидел взлёт его пяток выше головы, а так он просто брыкнулся навзничь, звучно хлопнушись спиной и затылком о землю и раскинув руки-ноги буквой Х.

Второй воин резко затормозил, выхватил кинжал и начал водить им вправо-влево, не торопясь бросаться вновь. Значит, хотят взять живым — я крутанулся на месте, оценивая ситуацию. Так и есть, ничего хорошего: со всех сторон ко мне бегут чёрные фигуры, — хотят завалить толпой. Как, ну как я мог прозевать, что меня так плотно обложили со всех сторон?! Ведь я и сам о методах маскировки знаю не понаслышке, и как обнаруживать слежку в лесу — тоже знаю. Неужели им и впрямь родные горы помогают?

Я бросился бежать. Разумеется, один из напавших кинулся мне навстречу, но я сходу пнул его под коленку, и он, скрючившись, завалился на бок, прижимая ушибленную ногу руками к телу. Меня уже ухватил другой — я воспользовался его фигурой, чтобы, оттолкнувшись ногами от земли, ударить ступнями в грудь набегавшему сзади — тот, поперхнувшись воздухом, тоже шмякнулся, — почти так же, как самый первый. Чтобы освободиться от вцепившегося в меня, я просто ткнул его пальцами в нужные точки и, легко вырвавшись из вмиг ослабевших объятий, кинулся дальше.

Но кто-то рыбкой метнулся мне вслед, обхватив мои ноги в полёте, я и с размаху рухнул ничком. Тут же меня умело оседлали и, заломив назад руки, принялись торопливо вязать. Я, вдавленный в землю массой людей, еле-еле дышал, и уже ничего не мог поделать.

Меня, лежачего и связанного, успели несколько раз пнуть ногами, пока повелительный гортанный голос не прекратил это злобное избиение. Начались разговоры на незнакомом мне языке, сначала радостные и возбуждённые, а потом явно начался спор, в котором победил тот воин, что встречал меня возле Чалки: он говорил что-то убедительное, причём длинными предложениями, не срываясь на крики и усиленную жестикуляцию. К тому же, многие спорщики сразу же его поддержали, и даже чему-то оказались весьма рады.

Этот горец, похоже, являлся в этой ватаге самым главным, так как отдал какое-то указание, которое сразу же выполнили: меня подхватили под локти, рывком поставили на ноги и поволокли к Чалке. Кто-то сзади набросил мне мешок на голову — я попытался стряхнуть его, отчаянно крутанув плечами и головой, но меня ткнули в спину, и я перестал рыпаться.

Меня усадили верхом, да так ловко, что я ни за что бы не поверил, что связанного мужика, которому, вдобавок, ничего не видно, можно вот так лихо посадить в седло. Правда, сидел я задом наперёд, но это, скорее всего, являлось намеренным умыслом моих врагов, чтобы создать мне наибольшие неудобства.

Итак, начался мой путь в плен.

Так как я ничего не видел, то мог лишь по звукам догадываться, что вокруг происходит. Ветки деревьев то и дело хлопали меня по затылку, так что я постоянно нагибался, но, так как в такой позе ехать было мучительно трудно, то постепенно снова выпрямлялся в седле — и, получив новый удар по голове, снова запоздало начинал пригибаться. Сначала горцы шли рядом, ведя Чалку под уздцы, потом стали усаживаться на своих коней: послышались характерные тихие хеканья, шлепки по конской коже, краткие команды; несколько лошадок фыркнули, недовольные новой попутчицей-чужачкой.

Я, конечно, ожидал, что меня отвезут в королевский замок да и сдадут там за награду. Однако, время шло, а стук копыт по настилу подъёмного моста всё никак не раздавался. Между тем, мы, в конце-концов, всё же выехали на дорогу: подковы зацокали по камням, тогда как раньше лесной мох глушил все звуки конского топота. И по затылку я перестал получать, само собой, а то у меня уже в голове шум стоял и звон, и тошнота начиналась.

Наши кони то взбирались на кручи, и я откидывался назад, к чалкиной шее, то осторожно спускались вниз — в это время слышался звук осыпающихся камешков из-под копыт. Где-то внизу шумела горная река, и тянуло прохладой, и я чисто физически ощущал неимоверные глубины пропастей, мимо которых мы проезжали. Похоже, моей кобылке достаточно было одного неверного шага, чтобы мы с ней ухнулись со страшной высоты, и я внутренне весь поджимался, готовясь соскочить наземь в любое мгновение. Или эта близость смерти являлась лишь плодом моего богатого воображения как человека, ранее в горах ни разу не бывавшего??? Почему-то мной завладела уверенность, что вокруг нас только одни камни, и нет никакого леса: всё-таки от леса воздух идёт не такой, тем более — от соснового, в котором я просидел больше двух дней.

Горцы оказались неболтливыми, и за всю дорогу не обронили ни слова. Поэтому мне было совсем невозможно понять: опасен наш путь или вполне зауряден?

Светило солнышко, пригревая то левый бок, то грудь. Я попытался оценить своё состояние: болели костяшки пальцев на правой руке после удара по вражескому лицу, но это ерунда; болели ушибленные рёбра, а потроха в моём животе на каждый шаг Чалки отзывались болевым ударом, казалось, в самую глубь души. Лишь бы не отбили что-нибудь, а то знавал я случаи, когда люди запросто отдавали Пресветлому свою жизнь из-за побоев, на первый взгляд как будто бы не смертельных. Рёбра, наверное, и так имеют несколько переломов, а если меня продолжат избивать, то мне будет и вовсе плохо.

Нет сомнений: мне не сбежать. В горах лошадь пройдёт не везде, а там, где есть тропы, меня, конечно же, перехватят. Да и где они, эти тропы??? — я же здешних гор совсем не знаю. Уйти пешком, вслепую, я вообще шансов не имею, так как горцы, прекрасно зная местность, перехватят меня, как королевские конные охотники загнанного лиса. Тем более — пришибленного.

Если меня не убьют, то сделают рабом. В горах перенос тяжестей, сами понимаете, имеет свои особенности подъёмов на высоту, и пленник обречён до одури таскать наверх дрова, воду и другие грузы, — какие укажут. Долбать тупой мотыгой каменистую землю. Что-то невесело… Как-то не так я ожидал закончить свои дни — в окружении людей, пропахших бараньим салом, овчиной и чесноком (кстати, вонь от них даже сквозь ткань мешка пробивается!), что-то гогочущих меж собой на своём диком языке.

У меня с детства неспособность к усидчивому, кропотливому труду, — поэтому я и не стал ни ремесленником, ни чиновником. А рабский труд — он именно такой: одуряюще однообразный, длительный по времени, да к тому же ещё и физически тяжёлый. При этом утомлённого раба норовят ещё и ударить для оживления или просто для срыва злости, и отдыха давать поменьше. И ни кабаков тебе, ни девиц. Да я же сдохну тут через год! Если не от непосильной работы, то от тоски — это совершенно точно…