Заговор обреченных - Богдан Сушинский

Пока офицеры объезжали на своих мотоциклах все посты батальона, Ремер вернулся к резиденции Геббельса и из его приемной связался вначале со штабом своего батальона в Моабите, чтобы вызвать несколько оставшихся, там мелких подразделений, а затем – со штабом резервной бригады дивизии «Гроссдойчланд» в Котбусе.

– Я действую по личному приказу фюрера, – уверенно продиктовал он свою волю начальнику штаба бригады. – Передайте командиру, что ему надлежит немедленно перебросить всю бригаду, в полном составе, в Берлин, сосредоточив ее неподалеку от резиденции Геббельса. На Герман-Герингштрассе. Дальнейшие инструкции получите уже здесь.

– От кого? – пытался уточнить начальник штаба.

– От меня, полковник. Вам этого недостаточно? – резко спросил он. – Через пятнадцать минут бригада должна выступить на Берлин. Это личный приказ фюрера. И попробуйте не выполнить!

– Но поступил сигнал о проведении операции «Валькирия».

– Все «валькирии» на сегодня отменяются, полковник. И не советую впредь упоминать о том, что вы знали о подобном сигнале и подобной операции. Что вы молчите, полковник? На вашем месте я бы поблагодарил за спасение. Вам не ясна суть этой операции?

– В чем она?

– Убить фюрера и захватить власть.

– Матерь Божья! – глухо взмолился полковник. – Я ваш должник, майор.

– К исходу дня таких должников у меня будет пол-Берлина.

Прошло около часа. Уже заметно стемнело, когда почти весь батальон собрался в обширном саду, охватывавшем резиденцию Геббельса.

– Господин рейхсминистр, – вновь поднялся Ремер в кабинет главного пропагандиста рейха. – Солдаты и офицеры батальона собраны у вашего здания. Они надеются, что вы как патрон дивизии «Гроссдойчланд» скажете им несколько напутственных слов. Это вдохновило бы их, господин рейхсминистр.

Геббельс не заставил себя долго упрашивать, не так уж часто ему приходилось обращаться непосредственно к солдатам. Тем более в такие переломные, трагические часы в истории рейха, как сейчас.

– Солдаты батальона «Гроссдойчланд»! – начал он, даже не дождавшись, пока офицеры построят свои роты. – Я буду предельно откровенен с вами. Сегодня на фюрера совершено покушение. Мина взорвалась в павильоне, в котором фюрер проводил свое совещание. Но он жив и продолжает руководить рейхом. Вы спросите, кто же организовал этот заговор. К сожалению, я не могу назвать их имен. Но уже к ночи они станут известны нам. Пока же хочу сказать, что за этим злодейством стоит целая группа генералов-предателей, готовых поднять войска и пролить кровь берлинцев, только бы дорваться до власти.

По сформировавшемуся строю батальона прокатился гул негодования, который сразу же был замечен Геббельсом. Опытный оратор, он тотчас же воспользовался этой реакцией. Голос его стал тверже, формулировки жестче.

– Вашему батальону выпала историческая миссия: подавить путч в столице рейха, лишив заговорщиков всякой возможности захватить правительственные здания и резиденцию службы безопасности. Вам нужно будет продержаться хотя бы два-три часа, пока к Берлину подтянутся верные нам части вермахта, СС и полиции. Да, многие растерялись. Иным еще не ясна ситуация, их сбивают с толку приказы, поступающие из штаба заговорщиков согласно некоему плану операции «Валькирия». Но все это несущественно. Оглашаю приказ фюрера: подразделениям батальона следует оцепить здание штаба армии резерва, правительственный квартал и здание комендатуры, а также расположить свои посты возле рейхсканцелярии. Более подробные распоряжения вы получите от своего командира подполковника Ремера, – умышленно оговорился Геббельс, намекая, что подобные заслуги перед рейхом не остаются незамеченными. – Германия верит вам, солдаты дивизии «Гроссдойчланд»! Вы войдете в историю как спасители рейха. Гордитесь же этим!

– Хайль!

– Что это у вас, Хефтен?

– Бутерброды и кофе. Взял в столовой. Вы ведь все равно не спуститесь туда.

– Не до этого сейчас.

– Так и понял, господин полковник.

Обер-лейтенант поставил на стол небольшой, источающий горьковато-ароматный пар, кувшинчик, похожий на пивную кружку со слегка суженным горлышком, и сверток с четырьмя бутербродами.

Штауффенберг немного помялся, вздохнул…

– Тогда садитесь, вместе…

– Я уже, – упреждающе поднял руки адъютант. – Перекусите, я подежурю у телефона.

– Теперь поспокойнее. Кажется, немного унялись.

– Тогда наведаюсь вниз, к связистам. Опасность исходит не столько от гестапо, сколько от них.

– Преувеличиваете, фон Хефтен. Возможно, они там и не в восторге от того, что заго… наш путч, – затруднялся с поиском соответствующего слова Штауффенберг, – развивается слишком медлительно. Однако не думаю, чтобы они решились на какие-то агрессивные действия.

– Дай-то бог, господин полковник. Только, появляясь там, я каждый раз расстегиваю кобуру.

– А зачем вы там появляетесь?

– Сопровождаю полковника графа фон Шверина. Ему приходится доставлять туда приказы генерала Ольбрихта и вообще быть в роли офицера связи.

Штауффенберг осторожно берет тремя уцелевшими пальцами бутерброд, откусывает его, кладет на стол, потом теми же тремя пальцами поднимает небольшую чашечку с кофе. При этом он вопросительно смотрит на своего адъютанта:

– Ну, Шверин – понятно. Вы-то при чем?

Фон Хефтен старается не наблюдать за его манипуляциями. Ему всегда казалось, что полковник слишком стесняется своего увечья и болезненно воспринимает любое созерцание его, будучи уверенным, что всякий посторонний взгляд таит в себе нечто сочувственно-брезгливое.

– С некоторых пор граф попросту побаивается появляться там в одиночку. Ворваться в кабинет генерала Ольбрихта они, возможно, и не решатся… Во всяком случае до тех пор, пока здание не оцепят гестаповцы. Но могут попытаться арестовать кого-то из полковников. Фон Шверина или фон Квиринхейма, например.

– Зачем им это? – застывает у рта чашка с кофе.

– Чтобы удерживать в качестве заложника чести, как доказательство своей лояльности. Арестовать, забаррикадироваться…

Штауффенберг так и не прикасается губами к чашке, в забывчивости ставит ее на стол и вновь берется за бутерброд.

– Вы серьезно считаете, что они могут пойти на такой шаг?

– Предметом их постоянных шуточек служит наша с вами мягкотелость. Когда они узнали, что начальнику танкового училища полковнику Глеземеру совершенно не стоило труда уговорить охранявшего, то ли обер-лейтенанта, то ли капитана, отпустить его под честное слово, они крутили пальцами у висков и ржали, как лошади, завидевшие мешки с овсом. Теперь они с минуты на минуту ждут, когда полковник нанесет повторный визит, но уже сидя в танке.

– Позвольте, обер-лейтенант, разве полковник Глеземер действительно отпущен?