Жажда возмездия - Жюльетта Бенцони

Коммин посмотрел на Фьору и рассмеялся:

— Я, считающий себя тонким политиком, получил от вас хороший урок. Мэтр Оливье, пропустите нас к королю. Эта молодая дама должна подождать его в молельне.

Последние слова были обращены к человеку с сундучком в руках, выходящему из королевских апартаментов. Одетый в черное, с темными короткими волосами, узким лицом, тонкими губами и неподвижными глазами неопределенного цвета, он поклонился несколько ниже, чем следовало, и Фьора, которой сразу не понравилось его лицо, нашла его слишком заискивающим.

Он сказал сладким голосом:

— Монсеньору де Тальмону нет необходимости просить у простого цирюльника разрешения пройти к своему хозяину.

Фьоре показалось, что в его словах был какой-то желчный оттенок. Человек, однако, открыл дверь, поклонившись еще раз.

— Да бросьте вы, мэтр Оливье! — запротестовал Коммин, слегка пожав плечами. — Когда вам неугодно, никто не сможет войти сюда.

— Кто это? — спросила Фьора, когда за ними закрылась дверь и они остались вдвоем.

— Цирюльник нашего государя Оливье ле Дем. Он фламандец, как и я, но на службе у короля уже около двадцати лет, и тот очень ценит его талант по ведению дома. Ему поручена подготовка к поездкам короля, благодаря ему, куда бы он ни поехал, король всегда находит вещи на своем месте. С секретарем Альберто Магалотти он составляет даже что-то вроде узкого совета, мнение которого небезразлично нашему государю.

— А по его невзрачной внешности этого не скажешь, — заметила Фьора.

— Внешность не играет никакой роли для короля Людовика. Не знаю, какое влияние ле Дем оказывает на короля, но думаю, что его надо остерегаться. Многие прозвали его Дьяволом Оливье. Ну вот мы и пришли.

Пройдя через комнату, очень скромно обставленную, в которой спящие на ковре собаки были самым большим украшением, Коммин ввел Фьору в небольшую молельню, богатство которой поразило молодую женщину: обивка из дорогой ткани и разноцветные панно, все раздвижные, потому что по обычаям того времени молельню короля и его мебель перевозили в ту резиденцию, где он тогда жил. Все это окружало алтарь, задрапированный парчой, на котором стоял каменный крест рядом с золотой статуэткой богоматери Клери, которой Людовик XI особенно поклонялся, и еще серебряная статуэтка святого Михаила, в честь которого король основал в Амбуазе 1 августа 1469 года рыцарский орден.

Другие изображения святых стояли на небольших консолях вдоль стены, некоторые из них были древними, а одно почти новое, воспроизводящее святую Ангадрему, покровительницу города Бове, которая помогла защититься от войск Карла Смелого в 1472 году. Статуэтка была подарена королю местной героиней Жанной Лене, прозванной Жанной-Топорик, которая вывела женщин и детей на бой, идущий на земляных укреплениях. Все эти вещи оживали под мягким светом витража.

— Как здесь красиво! — сказала со вздохом Фьора. — Вот, наконец, помещение, достойное короля Франции!

— Именно потому, что это единственное место, где наш государь перестает быть королем. Здесь он всего лишь скромный служитель бога.

— Клянусь святым Людовиком, моим уважаемым предком, вы иногда говорите весьма разумные вещи, Коммин! — сказал король, незаметно вошедший в этот момент. — А сейчас оставьте нас с донной Фьорой и подождите меня в моей комнате.

Он преклонил колени для короткой молитвы, и молодая женщина последовала его примеру. Встав, король увидел ее на коленях и протянул руку, чтобы помочь ей встать. Когда она поднялась, он немного задержал ее пальцы в своих руках, задумчиво посмотрев на молодую женщину.

— Итак. Этот испанский монах. Откуда вы знаете его?

— Во Флоренции он пытался подорвать власть монсеньора Лоренцо по приказу папы Сикста IV, который хочет отдать наш город своему племяннику Джироламо Риарио.

— Нам хорошо известны планы его святейшества, но речь идет о вас.

— Это длинная история, сир.

Король поднял глаза к каменному кресту алтаря:

— Бог никогда не спешит. Мы тоже, когда речь идет о благополучии государства. Рассказывайте!

И Фьора поведала о трагической истории ее отношений с Игнасио Ортегой. Она пыталась быть по возможности объективной, не сгущая красок, и без того достаточно мрачных. Она знала, что человек такого ума, как Людовик XI, лучше воспримет четкий, бесстрастный рассказ, чем эмоциональное повествование.

— Значит, сеньор Медичи повелел прогнать этого монаха из Флоренции, — задумчиво сказал король, когда Фьора закончила свой рассказ. — Конечно, это очень деликатное дело — убить члена святой церкви, но нам кажется, что была проявлена некоторая беспечность, если этого фанатика до сих пор не обезвредили. У Игнасио Ортеги будет достаточно времени подумать над тем, какую опасность таит неразборчивость в людях: либо ты божий человек, либо ты шпион, либо убийца.

— Возможно, легко перейти из одной категории в другую, если вмешиваешься в политику. А я знаю, что ею занимаются многие священники.

— А папа более, чем другие! Боюсь, что он скорее всего — временный суверен, чем духовный отец. И кроме того, он нас не любит. Он отдает предпочтение нашему кузену герцогу Карлу. Папа дал это ясно понять, когда бросил своего легата, епископа Форли Алессандро Нанни между Карлом и императором при осаде Нейса.

Благодаря ловкости епископа не было ни победителя, ни побежденного. Они, безусловно, помирились скрепя сердце, но Карл Смелый смог вывести свои войска. Для нас же было бы лучше, если бы они находились там, где и были. А Карл оказался свободным и занялся нами.

— Но Карл ничего не сделал?

— Трудно вести войну, когда не хватает денег и свежих сил. А этот монах должен был стать удобным орудием, чтобы навсегда покончить с королем Франции.

— Уверен ли король, что… избежит этого?

Людовик XI прищурил глаза, в которых промелькнула веселая искорка, и улыбнулся.

— Если у нас будет свободное время, мы покажем наш замок в Лоше. Даже если бы у монаха вдруг выросли крылья, он все равно не смог бы улететь оттуда. Но довольно говорить о наказании! Вы спасли нам жизнь, и мы желаем выразить вам нашу признательность. Чего бы вы пожелали?

Фьора преклонила колено и сказала, склонив голову:

— Вероятно, я попрошу у короля слишком много, если попрошу даровать жизнь и свободу графу де Селонже.

Наступившее вдруг молчание было таким тяжелым, что молодая женщина похолодела и, не осмеливаясь поднять глаза на короля, тихо добавила:

— Я не желаю больше ничего другого, сир.

По-прежнему не говоря ни слова, Людовик XI взял двумя пальцами Фьору за подбородок и долго всматривался в ее большие серые глаза, подернутые слезой.

— Бедное дитя! — вздохнул он тихо. — Любовь держит вас в более строгой тюрьме, чем темницы Лоше.