Шкатулка сновидений - Дэвид Мэдсен

— Но почему они бунтуют?

— Потому, — медленно произнес граф Вильгельм, по очереди оглядев всех нас и особо подозрительно — меня, — что нет хлеба.

— Нет хлеба?

Покачав головой, граф стер рукавом кровь с лица.

— Ни буханки, ни рулета, ни булочки — ничего. Магазины пусты, а пекари не пекут, потому что муки тоже нет. Люди уверены, что грядет голод. И так как я — Защитник Веры и Губернатор, они обвиняют во всем меня. Мне едва удалось спасти свою жизнь.

— А что со мной? — пробубнил Малкович.

— Вам-то голод не грозит! — фыркнул граф. — На своих жировых запасах вы протянете не один месяц!

— Я имел в виду его! — завопил Малкович, тыкая в меня обвиняющим пальцем, толстым, как сосиска. — Он все еще собирается избить меня до бесчувствия?

— Определенно, нет, — самоуверенно заявил граф Вильгельм. — Только не в моем присутствии. Ведь так, Хендрик?

Я молча кивнул и посмотрел на Адельму. Ее неожиданно ледяной, равнодушный взгляд встретился с моим и приковал меня к месту. Потом, с нарочитой, рассчитанной похотливостью, она подмигнула мне. Подмигнула!

— Отлично, господа, выведем войска и откроем арсенал!

— Я готов к битве! — воскликнул Малкович, неуклюже поднимаясь на ноги. Одной рукой он прикрывал гениталии. Учитывая недавние проявления его слезливой трусости, я счел это высказывание смехотворным.

— А я остаюсь здесь, — сказал я. — Вместе с Адельмой.

— О, нет! Если вы хотя бы на секунду вообразили, что я оставлю ее в обществе свихнувшегося сексуального маньяка вроде вас…

— Я сама могу о себе позаботиться, папа, — вмешалась Адельма.

— Нет, не можешь! Хендрик ненасытен! Я не буду так рисковать.

Граф попытался схватить меня за плечо, но я стряхнул его; за моей спиной возник Малкович, а доктор Фрейд неожиданно начал размахивать своей тростью, и я получил сильный удар по руке.

— Больно!

— Так и подразумевалось!

— Переломайте ему чертовы кости! Потасовка становилась все более яростной.

— Валите его! Бейте кулаками как можно сильнее!

Я двинул Малковича локтем в живот, и он вскрикнул; доктор Фрейд несколько раз ударил меня тростью по шее; потом Малкович с графом повисли на мне, сосредоточенно пытаясь повалить на землю. Я извивался и отбивался, но вскоре был прижат к стене. Я заметил, что у Малковича снова эрекция.

— Бейте по яйцам, туда, где больнее всего!

— О, нет, — задумчиво пробормотала Адельма. — Только не по яйцам.

В эту секунду я потерял равновесие и наполовину сполз вниз, тщетно пытаясь подставить руку. Малкович вцепился мне в голень. Падая, я ударился головой о подоконник, и где-то в моем мозгу, позади глаз, внезапно сверкнула резкая, пронзительно-болезненная молния. Веки закрылись. Крики превратились в приглушенное жужжание. Темнота.

Когда свет вернулся, он показался мне добрым, нежно-теплым, с мягчайшим бледно-голубым оттенком. Это был приветственный свет, естественный и мирный по своей природе. Он не являлся следствием чего-то — удара по голове, затрещины палкой, злого кулака — он просто был. Мне не хотелось открывать глаза, но я знал, что рано или поздно придется это сделать. Когда я поднял веки — медленно, с опаской — то увидел над собой безбрежные просторы летних небес. Одинокая птица, черная на солнечной лазури, безмолвно парила в вышине.

— Вот бы остаться здесь навсегда, — произнес чей-то голос.

Повернув голову — похоже, я лежал на спине — я встретился взглядом с парой дружелюбных глаз. Я сразу же узнал их. Они принадлежали моей подруге детства, Труди Меннен!

— Труди, — шепнул я, с трудом веря в происходящее, не смея пошевелиться, чтобы не нарушить очарование момента.

— Привет, Хендрик.

— Это мое настоящее имя?

— Да, конечно.

— А ты — настоящая Труди?

— Да. Ну, по крайней мере, во сне.

Я ощутил, как по коже бегут мурашки, и тут заметил, что мы оба раздеты.

— Значит, это очередной сон, — прошептал я.

— Во сне, который во сне, который во сне, Хендрик. Это шкатулка со сновидениями, и ты добрался до самого дна.

— Что со мной происходит?

— Ничего особенного. Ты лежишь без сознания в комнате Адельмы, но это, естественно, тоже сон. Все остальные отправились подавлять мятеж.

— А почему мне снишься ты?

— Не догадываешься?

Я медленно покачал головой.

— Здорово снова видеть тебя, Хендрик. Так здорово! Улыбнувшись, она осторожно обняла меня за шею и притянула мое лицо к своему. Мы поцеловались, и я почувствовал на ее губах вкус жареного цыпленка. Потом она отодвинулась.

— По-моему, я сейчас заплачу, — произнес я.

— Почему?

— Потому что люблю тебя, и мы здесь, вместе, под сияющим небом, обнаженные в теплых солнечных лучах. Я хочу сказать, что… сказать…

Слова застряли у меня в горле, в груди поднялось сдерживаемое рыдание.

— Все хорошо, Хендрик, все, правда, хорошо.

Я приподнялся на одном локте. Трава подо мной нагрелась, острые стебельки покалывали голую кожу. Наша одежда валялась кучей неподалеку.

— Нынешнее мгновение — за несколько секунд до того, как это произошло, — сказала Труди.

— Произошло что? Ах!

— Видишь, все началось именно здесь.

— И здесь же и закончится?

Труди перекатилась на бок и пристально посмотрела мне в глаза.

— Господи, нет! — ответила она. — Сон продолжается. Он никогда не закончится. У него нет конца, нет начала, нет середины. Он похож на реку, только без истока. Он течет вечно. Когда ты спишь, все твои поступки — шаги вглубь сна, а когда просыпаешься — шаги наружу. Он живет отдельно от тебя, Хендрик. Внутри ты или снаружи, он всегда продолжается. Он независим.

— Но как такое может быть? — мои глаза расширились от изумления.

— Это просто есть. Поверь, я знаю. Все, что тебе надо сейчас сделать — выйти из этого сна до того, как все начнется снова.

— Это важно?

— Мой дражайший Хендрик, это имеет огромное значение.

— И как же мне из него выйти?

— Закрой глаза и засыпай. Конечно, когда проснешься, ты обнаружишь отвратительную шишку и почувствуешь не менее отвратительную головную боль. Падая, ты ударился о подоконник, бедный мальчик.

— Есть ли еще что-нибудь, что нам нужно сказать друг другу?

— Ничего существенного.

— Труди, — сонно пробормотал я, — всё ли имеет предназначение, смысл?