Восхождение - Борис Сопельняк

– Это и ежу ясно! – возбужденно вскочил Маркин и потер налившийся кровью шрам. – Если с захватом Бадахоса Франко вышел к границе с Португалией и именно через Португалию к нему пойдут танки, самолеты и пушки, то у республиканцев все гораздо сложнее. С моря их порты блокирует итальянский флот, а по суше к ним можно пробраться только через территорию Андорры.

– Вот именно! – подвел итог Скосырев. – Значит, рано или поздно Андорра станет прифронтовой зоной. Официально мы будем придерживаться нейтралитета, а на самом деле…Что мы будем делать на самом деле? – испытующе заглянул он в глаза Маркину. – Ты фалангистов знаешь лучше всех нас, видел их, так сказать, в деле…Что посоветуете, поручик? – жестко спросил он. – На чьей вы стороне?

– Во всяком случае, не на стороне Франко, – как о чем-то давно решенном ответил Маркин. – О республиканцах мне известно мало, но мятежей они не поднимали, к власти пришли законно и людей на аренах для боя быков не убивали – это я знаю точно. Одного этого достаточно, чтобы втихую, не крича на весь белый свет, поддерживать республиканцев. Если по нашим горам шастают их люди или люди, которые хотят им помочь, то пусть себе шастают, фотографируют и таскают на себе, на мулах или на быках, что им вздумается.

– Молодец! – хлопнул его по плечу Скосырев. – Именно такого ответа я и ждал. Но, – со свистом рассек он тростью воздух, – как ты правильно сказал, о республиканцах мы знаем мало, непростительно мало. Поэтому надо как можно быстрее отправить в Мадрид Зуева. Пусть он там засветится как корреспондент «Вестей Андорры», а заодно установит контакты с их руководством и вообще постарается понять, что нам может дать дружба с республиканским Мадридом. Если честно, – добавил он после паузы, – я очень боюсь, как бы власть там не захватили коммунисты. Если это произойдет, то Мадрид станет дурной копией Москвы, и тогда кровь польется такой рекой, какая не снилась и Франко. Мы это знаем на примере России: даже опричники Ивана Грозного не пролили столько крови, сколько большевики.

– Не приведи бог! Для меня что фашист, что коммунист – одного поля ягоды. А с Зуевым я потолкую. Помимо всего прочего надо сделать так, чтобы он донес до ушей республиканского руководства мысль, что коммунистов надо держать на расстоянии и до власти ни в коем случае не допускать.

– Вот именно, ни в коем случае! – снова рубанул он тростью воздух.

– Господин президент, – неожиданно мягко начал Маркин, – разрешите обратиться к вам по частному вопросу?

– Валяй! – махнул рукой Скосырев.

– Скажите, пожалуйста, в Андорре ли сейчас леди Херрд?

– В Андорре, – поперхнулся Борис. – А что?

– Есть, знаете ли, одно дельце, – замялся Маркин, – весьма интересное дельце, которое она, и только она, могла бы разрешить.

– Что еще за дельце? – пожал плечами Борис. – Ее-то зачем во все это впутывать?

– Да пустячное дельце-то, – не отставал Маркин. – Но для этого надо съездить в Англию и навести справки об одном человеке. Нам он не по зубам, потому что родом из аристократов. Она-то аристократка и всех лондонских аристократов, наверное, знает как облупленных?

– Аристократка, аристократка, – излишне торопливо подтвердил Скосырев, – и лондонский свет, конечно же, знает. А что за человек-то, чем он интересен?

– Я с этим англичанином познакомился у Рамоса, когда он аккредитовался в качестве корреспондента крупнейшей лондонской газеты «Таймс». Симпатичный такой парень, выпускник Кембриджа, свободно говорит по-испански. Но вот что меня поразило: Рамос откровенно заискивал перед этим парнем. В принципе, это понятно – «Таймс» очень серьезная и очень влиятельная газета. Несколько позже до меня дошло, что дело не только в этом: как оказалось, корреспондент «Таймс» накоротке общается с самим Риббентропом, и когда его спрашивают, как поступить в том или ином случае, он отвечает, что надо позвонить в Берлин и посоветоваться с Риббентропом. Откуда он знает этого фашистского бонзу? И что может быть общего у британского аристократа с правой рукой Гитлера? Зовут этого человека Гарольд Адриан Рассел Филби, хотя он почему-то настаивает на том, чтобы его звали Ким, это, мол, его домашнее прозвище.

И вот что еще удивительно, – продолжал Маркин, – когда он узнал, что я русский, то поначалу даже отшатнулся, но потом, когда я рассказал, что воевал против большевиков и являюсь гражданином Андорры, воспылал такой неподдельной симпатией, что стало как-то не по себе: коллеги-журналисты из Франции, Дании и Голландии стали на меня коситься и даже избегать моего общества. Хотя и не сразу, но я понял, в чем дело: отсвет приятельских отношений Филби с бывшим послом Германии в Лондоне, а позже гитлеровским министром иностранных дел Риббентропом, падал и на меня. Не знаю, почему, но Риббентропа в этих странах не любят.

Короче говоря, надо с этим Филби разобраться. Если он сторонник главного английского фашиста Мосли, тогда непонятно, почему такая респектабельная газета, как «Таймс», держит корреспондента-фашиста? Если же Филби не фашист, то что означает его дружба с Риббентропом? А нужно все это для того, чтобы либо укреплять, либо прекратить мои отношения с Филби: если он добропорядочный английский джентльмен – это одно, а если агент влияния германского министерства иностранных дел – это совсем другое. Выкормышу Гитлера я руки никогда не подам.

– Все понял, – подошел к резному буфету Скосырев и достал бутылку коньяка. – Давай-ка, брат, выпьем за твое возвращение. А с леди Херрд я поговорю и попрошу ее съездить в Лондон. То, что ты рассказал об этом Филби, очень интересно: мне почему-то кажется, что этот человек с двойным, а может быть, и с тройным дном. Вот увидишь, он себя еще покажет, и вовсе не на журналистском поприще.

Всего неделю леди Херрд провела в Лондоне, но узнала так много, что барон Скосырев искренне восхитился ее способностями по сбору закрытой информации.

Как оказалось, Ким Филби – представитель одного из самых старинных и уважаемых родов Англии. Уроженцем этого рода является не кто иной, как маршал Монтгомери. А отец Кима, Сент-Джон Филби, вообще один самых популярных и экстравагантных людей Англии. В качестве высокопоставленного чиновника он долго работал в Индии, затем увлекся арабскими странами, принял мусульманство, жил среди бедуинских племен и даже в качестве второй жены взял в дом арабскую девушку из числа рабынь.

Что касается Кима, то эксцентричные похождения отца на нем никак не отразились: представитель славного рода Филби воспитывался в духе классических английских традиций. Будучи студентом Кембриджа, как и многие молодые люди того времени, Ким увлекся политикой: он много читал, ходил на митинги, участвовал в демонстрациях – и в итоге стал непримиримым антифашистом. Он даже ездил в Вену, где настойчиво искал связей с австрийскими коммунистами, которые пытались поставить заслон Гитлеру.

Вернувшись в Лондон, он познакомился с известным журналистом Тэлботом. Присмотревшись к Филби, Тэлбот предложил ему место редактора в журнале, который должен способствовать развитию англо-германской торговли. Филби с радостью принял это предложение и даже вступил в ассоциацию, которая называлась Англо-германское содружество. Это открыло ему двери немецкого посольства и позволило завязать такие знакомства, которые, с одной стороны, были чрезвычайно полезны, а с другой – оттолкнули от него многих друзей.