Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер

Потом, как это обычно бывает, он понял, что нагляделся, и встал, чтобы уйти.

Оказаться снаружи было не просто шоком, это было как воскресение из мертвых. Ярчайший день. Мир не перестал существовать; над головой была все та же голубая синева; ‘ара была еще ‘арче, чем когда-либо. Как же быстро эти незамысловатые шуточки въедаются в плоть и кровь — и как быстро они становятся печальными, о, какими печальными они вскоре становятся! Он прошел мимо женщины в черном, стоявшей на коленях — она просила подаяния, — и бросил пару евро в пустую банку из-под чипсов, которую та приспособила под чашу для милостыни. Дойдя до более-менее приличного канала, он сел на берегу, но не заплакал. Мир был неподвижен. По воде плыло несколько бензиновых радуг. Было невероятно душно. Джефф был мокрым от пота. Он снял промокшую рубашку, закатал брюки выше колен и так и сидел у воды, полуголый и тощий, испытывая искушение раздеться до трусов и войти в канал, как в длинный детский лягушатник с застоявшейся водой.

Мимо протарахтело водное такси. Над ним спикировала чайка, держа в клюве мертвого голубя: дурное и какое-то негигиеничное предзнаменование. Может, это был тот самый голубь, которого он видел раньше. Джефф откинулся на камни и лег, глядя в ничего не выражающее небо. Там, в вышине, плыл самолет, оставляя за собой тонкий белый след, постепенно расползавшийся в дорожку белого порошка на фоне пустой синевы.

Это не река,

А объяснение реки,

Занявшее место реки.

Дин Янг

… Только подумать: пока я играю с неверными образами,

Город, который я воспеваю, стоит

На своем предназначенном месте,

С присущей только ему планировкой,

Населенный как сон…

Хорхе Луис Борхес, «Бенарес»

С судьбой вся штука в том, что она может взять и не прийти, а если все-таки придет, то вряд ли в узнаваемом обличье.

Просто в три часа дня (а не трагически среди ночи) раздастся обычный телефонный звонок, и человек на другом конце провода скажет, что ваш анализ крови на ВИЧ дал положительный результат или что полуодетое тело вашей подруги только что выловили из Ганга. Это было бы очень удобно, это продвинуло бы сюжет вперед и зарядило энергией — хоть ход этот не блещет новизной — цепочку совершенно бесцельных событий. Но нет, это всего лишь редактор «Телеграфа», который хочет знать, не готовы ли вы прямо сейчас вылететь в Индию, чтобы написать путевой очерк о Варанаси.

— Все будет просто замечательно, — сообщила она. — Бизнес-класс до Дели, а оттуда местный рейс до Варанаси. Пять ночей в «Тадж-Ганге». Я бы и сама слетала, если бы меня кто отпустил.

Вообще-то в Варанаси должен был отправиться один из постоянных корреспондентов, но он буквально накануне заболел. («Как будто не мог уже на месте что-то подцепить, как все остальные», — сказала она.) Потому-то она и звонила вот так, в последнюю минуту. Написать же надо было всего ничего — каких-то тысячу двести слов. В ближайшую неделю у меня не было в Лондоне никаких дел… Так что я сказал, что да, о’кей, я еду.

Через два дня, вечером накануне отлета, я столкнулся с Анандом Сети на открытии выставки Фионы Рэй[119]в галерее Тимоти Тейлора. Я его немного знаю — с тех давних пор, когда мы оба были студентами. Теперь он был банкиром (а стало быть, и коллекционером искусства). Вырос же он в Бомбее, и ему случалось бывать в Варанаси, а весной он собирался туда снова.

— Где ты остановишься? — поинтересовался он.

— В «Тадже», — гордо объявил я, зная, что сеть гостиниц «Тадж» — одна из самых фешенебельных в Индии.

Но Ананд покачал головой. Это совсем не то. «Тадж» находится на самой окраине, так что к гхатам придется ездить каждый день, а трафик там ужасный. Единственное место, где стоит останавливаться, это «Вид на Ганг». По его словам, это был один из лучших мировых отелей. Я принял это к сведению, хотя менять отель было уже поздно. Мне захотелось ему что-то противопоставить и тоже чем-нибудь блеснуть, но, прежде чем я успел сказать, что лечу бизнес-классом, Ананд упомянул, что только что купил пару полотен Рэй, одно из которых было размером с ворота гаража.

По поводу уличного движения в Варанаси Ананд серьезно заблуждался. Оно там вовсе не ужасное. Слово «ужас» здесь никак не применимо. Равно как и само понятие дорожного движения.

Поездка из аэропорта в отель прошла нормально. Она была кошмарной, хаотичной и опасной, но в целом ничем не отличалась от других переездов в других странах. «Тадж» стоял посреди тропического парка и был укомплектован кортами для бадминтона и тенниса. Помимо этого я не заметил ничего особенного — просто зарегистрировался, принял душ и переоделся. Мне было не по себе от нарушения суточных ритмов, я был сильно уставшим и голодным, но хотел скорее посмотреть город. Я поел дала[120]и риса — я могу месяцами жить на дале и рисе, и в Лондоне я, собственно, так и жил — в индийском ресторане при отеле и договорился со своим гидом Джамалом, что он отвезет меня в город. Машина оказалась одним из тех крепких белых «амбассадоров», неустанно восхваляемых в каждой книге и статье об Индии за их крепость, белизну и надежность. Первые несколько минут дороги все выглядело совершенно нормально: шум, гам, толпы народа — ничего сверх ожидаемого. Но потом картинка стала чуть не на глазах сжиматься и, что интересно, ускоряться. Дороги резко сузились, число машин возросло. Я увидел нечто похожее на построенный вокруг дерева дом. Из окон его торчали ветви. Когда я покупал свою квартиру в Лондоне, агент предупредил меня, что в пятидесяти футах от нее на тротуаре растет дерево, чьи корни могут стать причиной осадки здания или повредить фундамент. А тут был целый дом, чью гостиную — наподобие знаменитых домов Райта[121], — должно быть, почти целиком занимал ствол громадного старого дерева, который отсыревал в сезон дождей, а в ливень постоянно тек. Тем временем Джамал просвещал меня на тему местного дорожного этикета.

— Если хочешь водить машину в Бенаресе, тебе нужны три вещи — хороший клаксон, хорошие тормоза и везение.

Сказано это было как бы между прочим, непринужденным тоном, выработанным в ходе общения с сотнями новоприбывших туристов.

— Я бы еще добавил сюда ремень безопасности, — вставил я.

Это было последнее, что я успел сказать, так как наш водитель Санджай, как вскоре выяснилось, до этого момента просто разминался, отдыхая и собираясь с силами перед лицом грядущих испытаний. Вообще-то я давно привык к безумному дорожному движению в Азии. Я — ветеран перманентных пробок Манилы, локального джихада Явы и полномасштабного безумия Сайгона, но тут было что-то другое. Машины, рикши, тук-туки, велосипеды, телеги, снова рикши, мотоциклы, грузовики, пешеходы, козы, коровы, буйволы и автобусы образовывали одно сплошное стадо. Дикая плотность движения — единственное, что мешало этому табуну пуститься вскачь, сметая все на своем пути. В какой-то момент нас вынесло на круговую развязку — мы поехали по ней в одну сторону, тогда как все остальные спокойно двигались в противоположном направлении. Если бы водителям приходилось выбирать, куда ехать, они бы просто стояли и гудели. Оглушительный хор клаксонов делал это приспособление совершенно бесполезным, но крайне важным для жизни. Улицы были узкие, с выбоинами, перерытые вдоль и поперек, без права первоочередного проезда, без проезжей части, без остановок — вообще без всяких правил. Поток машин был настолько густым, что от того, что стояло впереди, позади или сбоку, вас отделял буквально дюйм. И при этом поток не останавливался. Ни на одно мгновение. Мы продолжали ползти, пропихиваться и проталкиваться вперед. Завидев малейший шанс продвинуться — хотя бы на ярд, — Санджай не медлил ни секунды. То, что в Лондоне грозило бы неминуемым столкновением, здесь давало возможность оценить любезность соседей по дороге. Возможностей таких ни у кого, разумеется, не было, а сама идея любезности не имела никакого смысла, так как единственная — и всеобщая — мотивация состояла в необходимости продолжать ехать. По дороге от аэропорта до отеля Санджай весьма неумеренно пользовался клаксоном; сейчас же, в черте города, вместо того чтобы без конца давить на кнопку, он, похоже, вообще перестал ее отпускать — как, впрочем, и другие водители. В отличие от всего остального, в этом, по крайней мере, был какой-то смысл. Зачем убирать руку с кнопки, если через долю секунды ее снова придется туда возвращать?