Побег - Кирилл Шелестов

— Да вы же сами этого добиваетесь!

— Нет, не этого, — покачала она головой. — Мы справедливости хотим, а не зла вам. Просто вы нас понимать не желаете. Вы ведь только себя любите и жалеете. Вы вон и сейчас изворачиваетесь, паясничаете, придумываете что-то, и не стыдно вам. Небось, даже гордитесь, как ловко нас обманули. Да не обманули вы никого! Только не хочу я с вами на одну доску вставать! Езжайте домой, Виктор Эдуардович. Подождем мы с забастовкой. Месяца два еще потерпим, пока вы там с законом свои проблемы утрясете. А не утрясете — тогда уж не обессудьте, — она сделала паузу и поочередно оглядела своих притихших товарищей. — Только зарплату на той неделе привезите. И клуб не трогайте, — ее взгляд задержался на рыжем здоровяке. — А День семьи мы, так и быть, без вас проведем. Своими силами. Верно?

Ответом ей было гробовое молчание.

1

В воскресенье я встал с твердым намерением прорваться к Сырцову, который находился в больнице под усиленной охраной и был для нас недосягаем. Накануне я попробовал поговорить об этом с Виктором, но он наотрез отказался обсуждать эту затею. Конечно, его страшно занимало, какие показания дает Сырцов людям Лихачева, но попытку проникнуть к нему Виктор считал безрассудной и опасной.

Вне рамок нашего дела Виктор судьбой Сырцова совершенно не интересовался, что меня ничуть не удивляло. Успешные бизнесмены, как и политики, в подавляющем большинстве не знают искренних привязанностей — для этого они слишком эгоцентричны. Деловые знакомства и разного рода светские мероприятия полностью удовлетворяют их потребность в повседневном человеческом общении, а их эмоции находят выход на работе. Они дорожат своими семьями, но скорее, как крупными инвестиционными проектами.

Я начал с того, что позвонил по кодированной линии Савицкому и выяснил, что Сырцов все еще находится в реанимации центральной городской больницы, хотя это держится правоохранительными органами в строжайшей тайне. Затем мы с Гошей заскочили в нашу ведомственную медсанчасть, где позаимствовали пару белых халатов для маскировки и еще стетоскоп — для убедительности.

Больница, где лежал Сырцов, представляла собой комплекс зданий, обнесенных забором. Мы подъехали к приемному покою и вошли внутрь. Здесь на скамеечках вдоль стен сидели унылые пациенты в уродливых больничных халатах и их слезливые родственники.

Я не знаю, какие меры предпринимала налоговая полиция, дабы сохранить в секрете местопребывание Сыр-цова, но старания ее были заведомо обречены на провал. В России невозможно что-то утаить: у нас слишком много бедных, которые не считают себя связанными какими-то обязательствами. В окошке регистратуры медсестра громогласно поведала мне, что Сырцов Павел Николаевич был позавчера переведен из реанимации в хирургию, лежит на восьмом этаже, в отдельной палате, номер двенадцать, попасть к нему можно, но при наличии пропуска, выданного лечащим врачом.

Накинув халаты, мы с Гошей направились к двери, которая вела к лифтам и лестнице. Перед ней на стуле сидела сонная толстая бабка, широко раздвинув опухшие ноги. Она равнодушно посмотрела на нас и пропустила, ничего не спросив. В скрипучем грузовом лифте, провонявшем хлоркой, мы поднялись на восьмой этаж и оказались в отделении хирургии. Нас никто не задерживал. Эта беспрепятственность вскружила мне голову, я и дальше решил действовать наудачу.

Мы двинулись длинным коридором мимо стоявших вдоль стен каталок с неухоженными больными, которым не хватило места в палатах. От вспученного линолеума на полу до алюминиевых тазов с надписями красной краской — все тут выглядело совершенно буднично, как всегда бывает в наших переполненных запущенных больницах. Ничто не указывало на наличие важной охраняемой персоны.

Я уже начал было сомневаться, не ошиблась ли регистраторша, но тут мы поравнялись с небольшой прихожей, отделявшей палату от коридора. Дверь в прихожую была открыта. За столом друг напротив друга сидели два дюжих омоновца в форме. Один из них читал газету, другой просто смотрел перед собой безо всякого выражения.

Я понял, что везение закончилось. Проскочить мимо них незаметно не представлялось возможным. Будто угадав мои мысли, первый омоновец отложил газету и скользнул по мне рассеянным взглядом. Я тут же отвернулся и наклонился над каким-то стариком, лежавшим поблизости на каталке. Он был замотан в бинты, словно мумия. Глаза его были прикрыты, возможно, он дремал.

— Как самочувствие? — осведомился я, тыча стетоскопом поверх повязок.

Старик страдальчески замычал, не открывая век.

— Вот как? — отозвался я. — Придется еще раз посмотреть рентгеновский снимок.

Избегая поворачиваться в сторону омоновцев, я попятился и поспешно ретировался, впрочем, не столь быстро, как Гоша, который, обгоняя меня, уже с топотом летел к выходу. Если бы я не поймал его, он ускакал бы куда-нибудь в Нижне-Уральск.

Но я не собирался сдаваться. Еще не придумав, за что зацепиться, я открыл дверь в перевязочную. Там было пусто. Тогда я заглянул в ординаторскую. Здесь сидел дежурный врач, молодой еврей с подвижным смешливым лицом и редеющей шевелюрой. Он скучал и от нечего делать фигурно разрезал скальпелем яблоко. Перед ним стоял термос с кофе. При виде нас он оживился, должно быть, был рад любой компании.

— Здравствуйте, коллеги, — приветствовал он нас. — Проходите, присаживайтесь.

В слове «коллеги» мне послышалась ирония, то есть за своих он нас не признал, несмотря на камуфляж. Не знаю, как смотрелся я, но Гоша, в маломерном халате, из которого по локоть торчали его лапищи, и вправду мало походил на врача, разве что — на свирепого мед-брата из отделения для буйных душевнобольных. Кстати, сесть в ординаторской было особенно негде, только если на накрытую грязноватой клеенкой кушетку, и мы остались стоять у двери.

— Нам нужно повидать родственника, — вежливо сказал я.

— Пожалуйста, — весело отозвался доктор, насыпая в чашку сахар из узкой пробирки для анализов и размешивая все тем же скальпелем. — Все родственники в палатах. Как фамилия?

— Сырцов, — ответил я негромко.

Шутливость мигом слетела с лица доктора. Он даже перестал орудовать скальпелем в чашке.

— С Сырцовым, ребята, я вам не помощник, — торопливо проговорил он. — Там дальше по коридору милиция сидит, с ней и надо договариваться. Она решает, кого к нему пускать, а кого нет.

— При чем тут милиция? — подал голос из-за моего плеча Гоша. — Мы с тобой как с человеком разговариваем, а ты сразу за ментов прячешься.

— Даже не просите, бесполезно, — доктор вскинул руки, сдаваясь. — Что-нибудь другое — я с радостью. А это, извините, не в моей компетенции.

Я подошел поближе и положил перед ним пять стодолларовых банкнот.

— Нам буквально на минутку, — мягко сказал я. — Он будет очень рад.

В живых глазах доктора мелькнул интерес. Он некоторое время, колеблясь, смотрел на деньги, не притрагиваясь к ним руками.