Дорога запустения - Йен Макдональд

– Сколько?

– Пятьдесят центаво.

– Наличкой или натурой. Как обычно.

Адам Черный воззрился на нее, явно пытаясь вспомнить, кто она такая.

– Пойдемте со мной, покажу вам чудеса моего Зеркального Холла. – Он взял Марью Кинсану за руку и проводил в затемненный вагон. – Зеркала Зеркального Холла Адама Черного – не какие-то там обычные зеркала, их изготовили Мастера-Зеркальщики Мерионедда, облагородившие свое искусство до несусветного совершенства, так что их зеркала отражают не физический облик, а временно́й. Они отражают хрононы, не фотоны, – темпоральные образы множества вариантов будущего, все, что может с вами статься, и образы эти расходятся сквозь время, стоит ищущему их увидеть. Зеркала покажут вам альтернативное будущее на разных развилках жизни, и мудрый человек их запомнит, обдумает и исправит свою жизнь соответственно. – Под эту несвежую трепотню Адам Черный вел Марью Кинсану черным как ночь маршрутом, состоявшим из клаустрофобных кривостей и косостей. Закончив речь, он остановился.

Марья Кинсана слышала, как он вздохнул и объявил:

– Да прольется свет на будущее!

Комнату наполнило пыльное пурпурное сияние фонаря необычной формы, висевшего над их головами. В странном фонарном свете Марья Кинсана увидала себя отраженной тысячу тысяч тысяч раз в нескончаемом зеркальном лабиринте. Отражения таяли, таяли, улетучивались во мгновение воспринимавшего их ока, и все из-за сложных механизмов, что постоянно приводили зеркала в движение. Марья Кинсана осознала: фокус в том, что образы удерживаются на периферии зрения, и благодаря визуальному обману она наблюдает мистические отблески будущих «я»: женщина в мышастой военной форме, МЦБО за плечом; женщина с пятью детьми под юбками, живот набух шестым; женщина благородная и могущественная, в одеждах судьи; женщина обнаженная, на глицериновой кровати; женщина утомленная; женщина ликующая; женщина рыдающая; женщина мертвая… как только Марья Кинсана их замечала, они отворачивались, как незнакомки в поезде, и уходили в собственное будущее. Лица невоплощенных амбиций, лица отчаяния, лица надежды, а также лица, которые оставили всякую надежду, потому что знали: их доля в настоящем – максимум, которым они могут обладать; лица смерти, тысяча лиц окровавленных или пепельно-бледных, сожженных дочерна или кипящих нарывами болезни, ввалившихся от старости и истощения или фальшиво спокойных – такие смерть дарит тем, кто бился с ней до конца.

– Смерть – будущее каждого, – сказала Марья Кинсана. – Покажите мне будущее живых.

– Посмотрите сюда, – сказал Адам Черный. Марья Кинсана посмотрела туда, куда он указал, и увидела смеющуюся сардоническую фигуру, что, бросив взгляд из-за плеча, исчезает в лабиринте, переходит из зеркала в зеркало легкой походкой ягуара, и мышцы перекатываются на ее животе. Каждый шаг был шагом могущества; так ходят создатели и творцы миров. Именно такой Марья Кинсана всегда себя и представляла.

– Я хочу вот это будущее.

– Так вперед, хватайте!

Марья Кинсана шагнула вперед в погоне за будущей собой, и с каждым шагом уверенность разбухала внутри нее, как бутон. Она сорвалась на бег, бег охотницы, и зеркала отшатывались от нее, отражая только пустые отражения друг друга, и она увидела, что добыча замедлилась. Мощь и власть переливались из шагов образа в ее шаги. Когда таявший образ был на расстоянии руки, Марья Кинсана прыгнула.

– Попалась! – заявила она и железной хваткой вцепилась образу в плечо. Задохнувшись от страха, образ развернулся, и Марья Кинсана увидела себя, какой была раньше: верившая в себя, но и не верящая, умная, но невежественная, рабыня свободы, – и поняла, что в какой-то момент погони стала образом, а образ стал ею. Он взорвался изнутри, рассыпался сверкающей пылью, и Марья Кинсана обнаружила, что опять стоит у входа в Зеркальный Холл.

– Надеюсь, это для вас ценный опыт, – сказал Адам Черный вежливо.

– Наверняка. Вот, я забыла, пятьдесят центаво.

– С вас, мадам, я ничего не возьму. Никогда ничего не беру с довольных клиентов. Платят только недовольные. Ну так они все время платят – как вы считаете? Но, мне кажется, я вспомнил вас, мадам – ваше лицо показалось мне знакомым; не были вы связаны с местом под названием Дорога Запустения?

– Боюсь, это было очень давно и очень далеко, и я уже не та, что прежде.

– Не так ли и с каждым из нас, мадам. Ну, хорошего вам вечера, спасибо за ваше покровительство, и, если позволите попросить об услуге, пожалуйста, расскажите друзьям и родственникам о чудесных чарах Бродячего Шатокуа и Просветительской Буффасмагории Адама Черного.

Марья Кинсана пересекла рельсы и пошла к освещенному натриевыми лампами боковому пути, где разогревал термоядерный двигатель химсостав со словом «Мудрость» на цистернах. Пошел дождь: редкий, холодный, колющий. Марья Кинсана перебирала в голове только что виденные образы. Теперь она знает, кто она. У нее есть цель. Свобода все еще принадлежит ей, но теперь это целеустремленная свобода. Она станет искать ответственность, ибо свобода без ответственности – дешевка, и к этому дуализму она добавил власть, ибо ответственность без власти – бессилие. Она поедет в Мудрость и возведет троицу привилегий на трон своей души.

У са́мого химсостава она заметила, что ей машет рукой инженер. Улыбнувшись, она помахала в ответ.

В ее схему не укладывались два обстоятельства того вечера. Первое: ни в одном зеркале не было отражения Адама Черного. И второе: образ, который она вобрала в себя, двигался примерно в направлении Дороги Запустения.

С тех самых пор, как призрак отца сказал ей, что она подменыш, Арни Тенебрия отказалась жить под одной крышей с обоими родителями, живой и мертвым. Если уж она Манделья, она станет жить как Манделья в доме Манделий. Она застала дедулю Арана спящим на крылечке среди сеянцев (в последнее время он воспылал страстью к садоводству, отчасти из-за несостоявшегося отцовства). Его рот был широк и храпел. Арни Тенебрия протолкнула в него чилийский перчик, и когда объявшие дедулю Арана жар и раж поутихли, сделала книксен и сказала:

– М-р Манделья, я ваша дочь, Арни.

Так она ушла из дома Тенебрий, стала жить под крышей семейства Манделья и называть себя новым именем, хотя все всё равно звали ее маленькой Арни Тенебрией, как делали это всегда. Она ненавидела, когда ее звали маленькой Арни Тенебрией. Ей девять лет, она хозяйка своей судьбы, как доказал выбор ею родного дома, и в качестве таковой ее должны принимать всерьез. Не она ли спровоцировала величайший скандал на Дороге Запустения после смерти отца, так что теперь ее мать живет фактически отщепенкой, и разговаривают с ней одни Сталины, и весь их разговор сводится к издевкам и попрекам? Арни Тенебрия – персона довольно важная, а тех, кто насмехается над ее тщеславием, она ненавидит.

– Я им покажу, – говорила она зеркалу. – Манделья я или Тенебрия, мое имя громом прогремит в небесах. Я – персона значительная, я такая.