Сибирские сказания - Вячеслав Софронов

– Жеребеночек твой краденый, поди. А коль хватится кто? Что отвечу я?

– Зачем бы я тебе краденого сбыл? Неужто не веришь мне, честному цыгану?! Раз боишься-сумлеваешься, то оставлю тебе краски необыкновенной, несмываемой. Никакой дождь ее не возьмет, не попортит. Любую масть жеребеночку наведешь. Так по рукам?

Эх-х-х!!! Неволей только татары брали, а цыган завсегда уговором да словом ласковым, приветливым свое возьмет. Оч-ч-чень захотелось Петрухе на цыганском жеребеночке под седлом покрасоваться, на людях показаться. Да так захотелось, что никакой мочи-удержу нет. Мажь мужика маслом, а он все одно дегтем пахнет!

Ударили оне с цыганом по рукам. Вынес Петруха из амбару два мешка мучицы, закинул их в цыганские санки и к жеребеночку, значит, напрямки, повод отвязывать. Тут цыган достает из-под сена четверть и к нему:

– Слушай, хозяин, прости-извини, усмотрел у тебя в сенцах кадушку с мучицей. Вот тебе с меня еще четверть водки доброй, а вынеси мне на запас-припас, чтоб я пустой мошной не тряс, ту кадушечку свою.

– То с утра ни гроша, а тут алтын в руки, – рядит про себя Петруха, – ой, напьюсь сегодня! В дым! На жеребеночке проедусь по деревне. Вот удача-то подвалила! – сам-то за повод жеребчика к себе тянет, языком щелкает, рукой по крутой спине его водит, глаз не сводит. Махнул цыгану рукой: мол, забирай чего хошь, пока я добрый.

Цыган тут же в сенцы нырк, кадушку хвать и к санкам кошевным с ней. На облучок заскочил, поводья натянул и вынимает из-за пазухи мешочек холщовый. Кинул его Петрухе под ноги, говорит:

– Держи, хозяин, краску. Крепка, как замазка: ни снега, ни дожжа не боится, авось пригодится, коль чего случится.

Да и был таков. Словно сгинул. Уж больно добрые коняги у него были, ненашинской породы. С места в карьер взяли, да так, что следа от санок не видали.

Остался Петруха один с жеребеночком на поводу. Смотрит на него, не насмотрится, глаз не оторвет, рта не закроет, плохого слова не скажет. Чудо, а не конь!

Тут и другие мужики подошли, тожесь дивятся, откуль такому чуду на деревне взяться. Языками цокают, ладошками хлопают, головами крутят, о жеребчике судят. Это надо же, чтоб Петрухе в кои веки повезло, счастье подвалило, прикатило, не обидело. То все у Анны своей в подкаблучниках жил, на побегушках служил. А тут… жеребчик в поводу, четверть в руках, гуляй в пух и прах! Одно слово, завидки мужиков берут, слюнки бегут.

А Петруха вокруг жеребчика бегает, прыгает, еще чуток и в пляс пустится, ногами засучит, руками захлопает. Кричит:

– Да я с таким конем все призы на скачках возьму, всех обгоню! Новы сапоги справлю, кошевку куплю, сбрую с серебром! В городе на ихний… эпподром жопеем заделаюсь. К самому губернатору вхож буду! Сдалась мне тогда ваша сраная деревня! Живите как хотите! Ха!

Притащил со двора седло, подпругу затянул, повод рванул, решил прокатиться на вороном жеребчике…

А тут к нему сосед его, Касьян Косолапов, подступает, мену предлагает:

– Зачем тебе, соседушка, этакий коняга-раскрасавец? Продай лучше его мне, али выменяй на дойную корову. А я его зятю своему сведу. Он в городе урядником служит, ему жеребчик в самый раз сгодится.

Куды там! Петруха его и слушать, понимать не хочет, не желает. В седло прыг, пустил жеребчика махом по улице. Понесся…

А тот до середины улицы доскакал, узду изо рта вытолкнул, выплюнул, головой трясет, седока не слушает, повернул обратно. Добежал, доскакал до Петрухиного дома, мужики к нему кинулись споймать, словить, да он никому в руки не дается, на месте крутится, мордой машет, на дыбки вскочил, да как начал коленца выкидывать, выделывать… Уписаться можно!

Петруха в седле сидит, за гриву уцепился, орет, как воз везет. Тут жеребчик к земле припал, подобрался, поднапружился да как скаканет, махнет через ограду в сугроб и пошел чесать к лесу.

Петруха из седла кверх тормашками вылетел, бухнулся в сугроб, по самы плечи головой вошел. Ногами сучит, болтает, а выбраться не может. Мужики подбежали, вытянули его, на ноги поставили. А он бежать, орет в голос:

– Держи, лови его! Утекет! Убегнет!

Мужики было кинулись, а на снегу никаких следов и нет и самого жеребчика нигде не видать, словно растаял. Тут они смекнули, что за конь Петрухе достался, что за цыган приезжал, его навещал. Начали креститься, приговаривать: «Чур меня, чур меня…»

Вернулись обратно, на четверть наткнулись, святых угодников вспомнили, пробку вынули, понюхали. Нет, как есть, водкой пахнет. Зашли в избу к Петрухе, разлили по стаканам, выпили, ждут чего станет, будет. Вроде ни с кем ничего не приключилось, только кровушка быстрей по жилам побежала, в головах застучало. Повеселели мужики, Петруху утешают, что легко отделался, живым остался. Только тот все одно сокрушается, губы кусает, рубаху на себе рвет, по жеребчику плачет.

А тут и Анна его заявилась, не запылилась. Ей соседки все уже сказали, обсказали, по косточкам разобрали. Она с порога на Петруху накинулась, за грудки того схватила, об стенку стукает, башкой о стол лупает.

– Ах ты, такой-рассякой! Морда немытая, чуфырло кислое, слизкое! Рыло татарское, нос калмыцкий, ум вятской, сам сверчок посадской, таракан запечный! Я тебя в навоз втопчу, свиньям скормлю!

Схватила ухват, ей сам черт не брат. Как пошла понужать, наяривать, хоть святых выноси, не слазь с печи. Мужики из ее дома врассыпную, от греха подале, к своему двору поближе.

Только Петруха не стерпел энтакой расправы, по ребрам управы. Схватил, что под руку попалось и в Анну запустил. А то мешочек холщовый с краской оказался, как на грех, что цыган ему задарил-оставил. Мешочек-то и развяжись, раскрутись и Анну, жену евойную, с головы до ног и осыпал, разукрасил.

А была та краска цвета огненного, что маков цвет, как кровь алая. Глянула Анна на руки, а оне все краснущие, словно в крови моченные. По лицу провела – понять не может, то ли кровь из носу, то ли другая беда с ней приключилась. Кинулась из избы на улочку, а там уже народ собрался, до чужих ссор, брани охотник. Едва ли не полдеревни сошлось, сбежалось.

Вот тут Анна Дылдина, как вурдалак из чужой могилы, выскакивает, руками машет, зубами сверкает, благим матом орет: «Убили, погубили, жизни лишили!» Весь народ-то и испужался, мигом разбежался. Решили, подумали, будто она Петруху своего на частички порубила, порезала, на котлеты пустила. Только и он следом за ней выскакивает, руки в боки, глаза в потолоки. Как таракан перед гусем выступает. Коль мужик задурит, то полдвора горит, а жена задурит – весь сгорит.

На том баталия у них и закончилось… Друг дружку ругать, только время терять, дело пустое. Замирились на срок. Вот только Анна остаток зимы дома сидела, на улицу нос не казала, краску с себя сколупывала, счищала.

Так денег на часовню не скопили, не собрали, с нечистым не совладали.

А про Петруху сказывали, что до самой смерти по полям, колкам все ходил да жеребчика свово звал, кликал, умом тронулся…