Записки сумасшедшего следователя - Елена Топильская

Хлыновского несколько раз подкарауливали у парадной, но спецназовца и снайпера голыми руками не возьмешь, и это быстро поняли.

В один из дней позвонил начальник отдела окружной лаборатории с сообщением о том, что ему домой (!) в воскресенье позвонил мужчина и спросил: «У вас экспертиза по милиционеру?» Дмитрий Владимирович рассказал мне, что у них в производстве было три или четыре экспертизы по милиционерам, и он сразу не сообразил, о какой речь, поэтому на всякий случай ответил утвердительно. Тогда его собеседник быстро сказал: «Не надо, чтобы обойма подходила к пистолету, сделайте наоборот» – и бросил трубку.

А через час после его звонка позвонила его жена – эксперт городского бюро, которая, еле сдерживая слезы, рассказала, что у нее на работе зазвонил телефон и незнакомый мужской голос сказал: «Пока с вашим сыном все в порядке; но может быть и по-другому, если вы не объясните мужу, что зря он ввязался в известное ему дело».

По факту понуждения к даче заведомо ложного заключения возбудили уголовное дело. Вечером после работы я приехала в РУОП – обсудить итоги дня, и оттуда стала звонить домой, чтобы предупредить сынишку, что немного задержусь. Трубку никто не снимал в течение получаса. Зная, что ребенок должен быть дома, я старалась не думать о плохом, но начальник отдела, посмотрев на мое лицо, тихо велел двум сотрудникам вооружиться и поехать со мной вместе – проверить, все ли в порядке у меня дома. Одному Богу известно, что творилось у меня на душе, пока я поднималась по лестнице вслед за двумя оперативниками с пистолетами наизготовку. Дрожащими руками я открыла дверь квартиры, там было тихо. Я слабо позвала: «Глеб!» Тихо. Я заглянула в комнату – чадо, целое и невредимое, сидело там и сражалось с компьютерными призраками. «Ой, мам, я в „Денди» заигрался и не слышал, как ты звонила...»

Очередной день расследования начался с «приятного» сюрприза: из суда прибежала помощница прокурора с сообщением, что суд удовлетворил жалобу Бляхина об изменении ему меры пресечения и освободил из зала суда. Ну действительно, хранил респектабельный человек дома четыре ствола, что ж, его теперь сажать за это? Узнав о происшедшем, Хлыновский сказал: «Больше мы его не увидим». И был, как всегда, прав. Но освобождение Бляхина повлекло за собой еще кое-какие события. О них мы еще не знали.

Каждый день мы работали на своих рабочих местах, а к вечеру собирались обсудить ситуацию или в РУОПе, или у меня дома. И когда к часу ночи, а то и позднее, расходились, и я ложилась спать, чтобы на следующий день встать в семь утра, каждый раз я думала, сколько я еще выдержу такое напряжение?

И всегда улыбалась, вспоминая рассказ своего бывшего коллеги, а ныне адвоката, про такого же бывшего следователя Сашу Буше. Буше – огромного роста фактурный мужик, черноглазый и заросший черными волосами. Когда я встречала его в следственном изоляторе уже в качестве адвоката и он сидел напротив меня в ожидании клиента, скрестив на столе свои жуткие волосатые лапищи и страшно вращая глазами, я все время говорила ему: «Сашка, как хорошо, что ты уже не следователь. Ты такой страшный, что я бы тебе все рассказала».

И гиперболы тут, кстати, самая малость. Когда Саша вместе с самыми отчаянными уволился во время следственного путча и стал адвокатом, сердчишко-то щемило в ностальгии по следственной работе. Как-то он пришел в изолятор участвовать в следственных действиях у своего старого кореша – следователя районной прокуратуры. Послушав чуть-чуть допрос убийцы, который колоться не желал, Саша сказал следователю: «Выйди на пять минут».

Следователь, решив, что адвокат хочет пообщаться с подследственным наедине, послушно прервал допрос и вышел. Куря в коридоре, он слышал из кабинета какое-то сдавленное бурчание, а ровно через пять минут выглянул растрепанный Буше и пропыхтел: «Ну заходи, чувак, он признался».

Так вот, коллега рассказал мне, что они с Буше отмечали чей-то день рождения, и уже за полночь, когда все остальные вповалку лежали в разных местах квартиры именинника, за столом остались только он и Буше. Потом рассказчик заснул за столом и проснулся от звука льющейся водки. Подняв голову, он увидел, как Саша наливает ему полный стакан и своим стаканом, тоже полным, чокается с ним. Он понял, что если выпьет еще, то умрет, и взмолился: «Саша, я больше не могу!» На что несгибаемый Буше, жутко вращая глазами и делая невообразимые гримасы, прохрипел: «А я могу?!»

Эта история получила широкое хождение, и когда я в минуту слабости говорила Хлыновскому: «Дима, я больше не могу жить в таком напряжении, я устала», он отвечал мне словами Буше: «А я могу?!»

И правда, на следующий день я опять была готовой к бою.

Много лет назад я расследовала дело о том, как работник милиции убил водителя машины «скорой помощи». Ситуация была глупейшая: напротив отделения милиции находилась столовая, где работников «скорой помощи» обслуживали вне очереди, и все об этом знали. Как-то в столовую пришел сотрудник дежурной части отделения и встал в очередь, а тут пришла бригада «скорой помощи» и сразу получила обед. Сотрудник милиции запротестовал, вспыхнула ссора, переросла в драку, а в результате прогремел выстрел и упал водитель машины – пуля вошла ему в правый глаз, мозг был разрушен, и он прожил не больше трех часов, а в больнице, куда был привезен на своей же служебной машине, умер.

В плане методики расследования дело никакой сложности не представляло, а вот с моральной точки зрения... Сразу после происшествия сотрудник милиции вызвал свое руководство, сдал ему пистолет, помогал нести носилки с телом потерпевшего.

В городской прокуратуре мне чуть не швыряли дело в лицо с указаниями немедленно арестовать обвиняемого. Я же не понимала, зачем: его пистолет был изъят, застрелить кого-нибудь из табельного оружия он уже не мог, ко мне послушно являлся, и я не видела ничего плохого в том, что он последние месяцы поживет с женой и заработает для семьи немного денег. Аргумент «в горсуде нас не поймут, если обвиняемого в убийстве мы не возьмем под стражу» для меня значения не имел. В итоге мне удалось убедить начальников в том, что можно обвиняемого оставить на свободе до суда.

А перед направлением дела в суд, поскольку общественность «скорой помощи», равно как и милиции района, проявила жгучий интерес к результатам расследования, я сочла своим долгом доложить дело и там, и там.

Приехала на подстанцию «Скорой помощи», сообщила, что обвиняемому предъявлено обвинение по статье, предусматривающей ответственность за убийство при отягчающих обстоятельствах, а потом выслушала поток упреков в том, что «ворон ворону глаз не выклюет, убийца на свободе, прокуратура бездействует», и тому подобное, и такое прочее.

А потом я поехала докладывать дело сослуживцам обвиняемого. Там собралось человек двести, и все дружно поносили меня за то, что я вообще привлекла его к ответственности. В чем только не обвиняли меня милиционеры – и в карьеризме, и в продажности, то есть в том, что я довела дело до суда из каких-то конъюнктурных соображений, и в профессиональной беспомощности (вот уж это зря – дело в горсуде прошло без сучка и задоринки, чем я вправе была гордиться, и милиционер получил девять лет). А я сидела и думала: «Интересно, говорили бы они все эти злые слова, если бы знали, какой бой я выдержала с начальниками только за то, чтобы его не арестовывать до суда?» А ведь исполнить указание большой смелости не надо. Возвращаясь к себе в прокуратуру, я, глотая слезы, думала: «Откуда у меня столько нервов, чтобы терпеть все это?!»