Мексиканский для начинающих - Александр Дорофеев

– Керер – хотеть. Вот что грубо правит нами! Мы по хотенью нашему создали и сатану, и преисподнюю, – молвил падре, сам дивясь, и перешел к бытию острова Чаак, которое вкратце изложено выше.

Посреди зала со временем утвердили кресло, где падре Себастьян задремывал, не умолкая, впрочем. Так и толковал не один день, а много, без устали – до самого сезона дождей, когда голова вдруг начала пустеть. То есть голос Ксанфа исчерпался, оставив лишь осадок.

– И словеса, как птицы, улетают, а в гнездах пыль, – повторял падре. – И как заставить сухое дерево цвести, петь и свистать по-человечьи?

Никто не отвечал, хоть здешних еще прибавилось, поскольку это обычно в сезон дождей. Все слушали, выпивая, куря, нюхая и глядя на голых девчонок, которые плясали без музыки вокруг столбов и кресла, изображая в лицах буквально все, что падре изрекал.

И вот что ему удалось наконец высказать. Это то, что давно хотелось, с первых минут, – провались тут все с потрохами в преисподнюю!

Очень сомневаюсь, провалилось ли. Навряд. Однако падре Себастьян обнаружил себя на окраине, почти у городской помойки, под ливнем, стоявшим меж землей и небом, как внезапный океан. Хлестало волнами так, что глаза прикрывались, и ускользали пути. И выплыл опять голос Ксанфа, спешащий в «Мама, е кьеро».

– Сеньор тавернеро! – напевал Ксанф. – Налей-ка еще рюмочку! Так надобно забыться!

Ливни его вполне излечили, как и полагали в муниципалитете, привели в чувства, промыли, очистили. Ксанф совсем не помнит путешествие на канистре и парково-скамеечную жизнь. Кокосовая кукла танцует теперь в таверне на стойке бара. Канистра хранится в краеведческом музее. Это такой обычный баллон, на тридцать литров, для пресной воды, который берут с собой в баркас рыбаки. Его показывают туристам вместе с фотографией Ксанфа в сомбреро. Образ привлекательный – напоминает пляжный столик на железобетонной ножке.

Позавчера дон Хорхе обнаружил на канистре округлые знаки, подобные письменам древних майя. И вот он сразу отправил запрос на фабрику канистр, не их ли это причуды. Дон Хорхе будет ждать ответа. Это хорошо придумать чего-нибудь, чтобы ждать. Все наши вообще-то ждут – в основном хорошего – и жизнь поэтому как-то идет. Иначе бы непременно легла и лежала. Так бывает, но редко.

Море, того и гляди, прибьет новое откровение к острову Чаак, можно так сказать. А можно и помолчать уже.

Плотник строит плоты или ограды. Столяр, конечно, – столы. Чертежник – вероятно, углы и линии, не говоря уж о чертях.

Сидя за косым огороженным столом, Василий Прун изо дня в день чертил. Руки сновали по тупым и острым углам, по прямым и окружностям. Остальное тело скупо перемещалось по катету и гипотенузе – до службы и обратно – с пересадкой на «Парке Культуры».

«Нету на свете африк и америк, – подумывал Василий. – Все мифы и легенды древней Греции, которая, впрочем, давно затонула, если когда-либо и существовала. Чистый вымысел – собор парижской богоматери и о-рио-де-жанейро».

Его мир укладывался в размеры коммунальной квартиры. И был огромен. Тропический остров Гадецких в ледовитом океане Худюковых. Скалистый, грубых вулканических пород материк Сероштанова. Архипелаг тети Буни, ветры с которого доносили запах жареной скумбрии. В здешней географии случались ураганы и наводнения, землетрясения и засухи.

С закрытыми глазами, в ночной обесточенной тьме мог пробраться Василий от пика Пруна к известнейшей в южных широтах бухте Клозет.

Хотя были и белые пятна. Вот море Шурочки, возникшее относительно недавно. Оно манило теплыми, как казалось, водами. Так хотелось открыть это море, разведать глубины, придонную жизнь, вдохнуть пассаты, хлебнуть гольфстримов.

В целом же это был прочный, устоявшийся мир, в крушение которого трудно верилось.

Увы, как есть час рождения любого мира, так приходит и миг последний, безвозвратный, когда солнце гаснет, разливаются тишина и мрак вселенной. Рушились горные пики, кипели океаны, высыхали моря – мир Василия Пруна треснул и развалился.

В коммуналку въехала крупная фирма, разметав бывших жильцов по космическим окраинам. «Господи! – думал Василий, сидя в отдельной квартире, как на голом астероиде. – За что караешь?» Он запил и раскурился. В тоске бродил возле старого дома. Однажды, мужественно набравшись, вошел в былое и содрогнулся. Так, верно, поразился бы священник, найдя в церкви кастрюльный заводишко. Разливался неоновый свет, чуждо сверкали хромированные столы, ламинированный пол, эмалевые стены. Там и сям открывались плакатные окна, откуда перли кокосовые пальмы на белом песке, розовые закаты и фламинго, нежные прибои и отливы, Кордильеры, Аппалачи и Филиппины.

Потрясенный Василий опустился на юркий самоходный стульчик. К нему стремились девушки инопланетной красоты. И средь них выделялась Шурочка, раскрывшая объятья.

– Господин Прун, – молвила. – Вы мой десятитысячник! Юбилейный клиент!

– И что, – спросил он, теряя голос, – из того?

– Обслуживаетесь бесплатно! – пропели девушки. – Это приз!

Василий заподозрил нечто, отторгающее-зовущее, но был так сразу не готов, и брякнул:

– Простите – не брит. И прочее…

– Экие пустяки, – рассмеялась Шурочка. – Вас быстро подготовит босс Алексей Степанович.

Подобно прессу, прозвучало «босс» – Василий рванулся, пытаясь укатить на самоходном, но врезался, как показалось, в какой-то диван типа оттоманки. Это как раз и был Алексей Степанович, в дорогом костюме, усыпанном кое-где бриллиантами. Легко подняв со стула, обильно расцеловал Василия.

– Капля усилий, дорогой, и вы отправитесь в райскую страну.

– Да у меня носки дырявы, – шепнул Василий.

– Свои отдам, – благосклонно-твердо улыбнулся Алексей Степанович. – Но прежде банкет! Там все подробности. – Нехотя выпустил Пруна, и тут же девушки, щебеча, повлекли по коридору в Шурочкину бывшую комнату. Впервые открылось тепловодное море, посреди которого стоял, видно на якоре, здоровенный белый пароход. На палубе виднелись многочисленные шлюпки, баркасики и даже ладьи. Поднимался ряд зауженных кверху труб и каких-то подтрубков – вероятно, для подачи свистковых сигналов.

«Куда ж нам плыть», – подумал Василий, зажмуриваясь. А когда открыл глаза, понял, что и пароход сплошная иллюзия. Не было никакого парохода. Лишь банкетный стол со множеством блюд, подблюдков, тарелок, бутылок, рюмок и фужеров, напоминавших все же иллюминаторы, куда хочется глянуть на бесконечные воды.

Теплая Шурочка, подобно морскому прибою, будто поднесла к столу и ласково усадила.

– Из ваших рук, – сказал Василий игриво, – хоть денатурату.