Путешествие в Ур Халдейский - Давид Шахар

— Только бы старик оказался дома, — сказал он сам себе, войдя в ворота и начав подниматься по ступеням, ведущим на балкон.

У него было чувство, что старый бек, отец Гавриэля, одолжит ему чемодан с большей охотой, чем мать, и это чувство возникло вопреки сознанию того, что у него нет для него никаких оснований в опыте прошлого, поскольку во всех случаях, когда он обращался к ней до сих пор, она отвечала ему согласием без всяких колебаний и даже с радостью от того, что имеет возможность ему помочь. Он точно знал, какой чемодан выберет, ведь уже тогда, увидев его впервые и собираясь ехать вместе с Оритой, он обратил на него особое внимание. Это был маленький чемоданчик, светло-коричневый, как верблюжья кожа (и не исключено, что он действительно сделан из верблюжьей кожи), с голубой окантовкой, во всех отношениях на диво подходящий для путешествия в Ур Халдейский и воплотивший в себе цвета пустыни, в окружении которой проходила жизнь наших древнееврейских предков.

Словно в ответ на пожелание Срулика, над лестницей показалась сперва лысина старого бека, а вслед за нею — его мощные черные усы и он сам, погруженный в красное кресло и перебирающий янтарные четки и безмятежно беседующий с сеньором Моизом, братом Розы, сидящим напротив и начищающим пастой «Брассо» пепельницу с павлином, струящую потоки света в лучах заходящего солнца.

— Как раз только что мы говорили о вашей уважаемой тетушке Эльке, — сказал старик своим хриплым голосом. — Знаете ли, господин Исраэль, — тетушка ваша удостоилась дара Божьего создавать прекраснейшие вещи, приносящие человеку радость и позволяющие, некоторым образом, заглянуть за занавес семи небес. Когда друг мой, бывший градоначальник сэр Рональд Сторс, увидал павлинью пепельницу, он исполнился изумления и уже готов был тут же, на месте, купить ее у меня за двадцать пять фунтов, да я ведь купил сию пепельницу не с тем, чтобы ею торговать. И вот мне пришла в голову мысль, и о ней я рассуждал с сеньором Моизом в тот самый момент, когда вы поднимались по ступеням, — заказать госпоже Эльке большую работу и не скупясь заплатить ей сумму, достаточную на прожитие в течение восемнадцати лун. И вот какую вещь сделает для меня Элька: большой медный поднос, служащий столешницей для обширного стола, за который смогут воссесть двенадцать приглашенных. А на медном подносе госпожа Элька пусть выгравирует картину большую и весьма-весьма дивную, а именно — Моисея и Аарона, стоящих перед фараоном. И Моисей говорит Аарону: «Возьми посох свой и брось перед фараоном — и станет крокодилом». И бросил Аарон по приказу Моисея посох свой пред фараоном и рабами его, и стал он крокодилом.

— Да-да, — сказал Срулик и стал прикидывать в уме, как перевести тему разговора в русло чемодана. — А как Гавриэль? Как продвигается его учеба в Париже?

Старик погрузился в глухое молчание, и капельки пота проступили на его лысине и засверкали пляшущими искорками, отзывавшимися на солнечные стрелы, сыпавшиеся из пепельницы в руках сеньора Моиза.

— Нет мне утешения от любимого сына, — сказал старик. — Он позабросил занятия свои, и я уже писал к нему, что ежели немедленно не вернется он к трудам и наукам, то будет лишен мною наследства.

— Вот и я еду учиться, — сказал Срулик. — Скоро… через несколько дней.

Теперь дорога к чемодану уже была проложена, и все же ему пришлось вернуться за ним назавтра, поскольку старому беку было неизвестно местоположение ключа от подвала. Мать Гавриэля пошла на прием в глазную клинику доктора Ландау, а старик не знал, где его ашкеназская жена имеет обыкновение прятать свои ключи.

— Завтра поутру подвал будет открыт, — сказал старик. — Я еду в Яффу, и сеньору Моизу придется достать из подвала некоторые вещи для меня. Ежели вы будете в девять часов поутру или же в девять часов и тридцать минут, чемодан будет к вашим услугам и в вашем распоряжении здесь, на столе.

Когда назавтра в девять часов без семи минут Срулик поднялся по ступеням на балкон Гавриэлева дома, ему навстречу внезапно вылетело некое округлое черное тело, словно бросившийся в атаку кот. Он побледнел, отпрянул и зацепился за перила. К его ногам упал черный лондонский котелок Иегуды Проспер-бека, а следом устремился сеньор Моиз, поднял его, смахнул с него вынутой из-за пазухи щеточкой пыль и разгладил своими огромными пальцами образовавшиеся на нем вмятины. Срулик прибыл в разгар ссоры между матерью Гавриэля и его отцом. Госпожа Джентила Луриа, деликатная изящная женщина с мечтательными глазами, стояла в дверях дома и метала в престарелого мужа, сидевшего в кресле на балконе и готового к поездке в Яффу, детали его дорожного одеяния с добавлением ругательств на идише, приправленных помоями на ладино. Сеньор Моиз встал между ними, пытаясь успокоить женщину ласковыми словами и умиротворяющими жестами — и «с позволения сказать, да статочное ли это дело, и не пристало, ни супругу вашему, ни вашей милости не к лицу» — и всецело готовый принять на себя новые броски, если атака возобновится.

Срулик выскользнул оттуда прежде, чем его заметили, и направился в сторону библиотеки. Он решил закончить там все, что требовалось, и только потом, когда старик уедет в Яффу, а его жена успокоится, вернуться и забрать чемодан. На его столе в библиотеке по-прежнему лежала книга «Авраам», обернутая в газету, и когда он снял обертку и книга обнажилась, как открытая рана, какая-то женщина вбежала в помещение, крича:

— Скорее! Надо вызвать карету «скорой помощи»!

Он не знал, кто это, хотя лицо ее было ему откуда-то давно знакомо. Она посмотрела на него и сказала:

— Я — Мина Визель, соседка твоих теток. Элька упала на пол, ее разбил паралич. Она лежит и не может ни двигаться, ни говорить. Я хотела вызвать карету, но Этель мне не дает. Она не разрешает привести доктора. Она наклоняется к Эльке, разговаривает с ней и пытается открыть ей рот. Этель все время пытается силой открыть Эльке рот. Она выгнала нас из дома, меня и Билху Сегаль, и всех соседей, и заперла дверь. Ты должен скорее прийти. Она только тебе откроет дверь и только тебе позволит привести врача. Иди скорее! Жизнь Эльки в опасности. Каждая секунда дорога.

Срулик выронил книгу и побежал к тетушке Эльке, оставив дверь открытой.

Уже долгие годы лишен я радости пробуждений того лета на улице Пророков, в доме Гавриэлева отца, старого турецкого бека, напротив окна его матери с мечтательными глазами. Та радость пробуждений существует ныне лишь в щемящих воспоминаниях и в наивной надежде на ее возвращение в один прекрасный день.

Тем летом я впервые в жизни увидел Гавриэля. Спустя долгое время после исчезновения из библиотеки Бней-Брит маленького библиотекаря, чьи следы затерялись, господин Гавриэль Ионатан Луриа вернулся из Парижа в тот момент, когда я набирал воду из колодца. То был великий и необычный день в моей жизни — день, когда я собственными глазами лицезрел с близкого расстояния, с другой стороны улицы, Царя Над Царями Царей, Опору Троицы, Божьего Избранника, Льва Иудеи, Императора Абиссинии Хайле Селассие. С того дня течение моих радостных пробуждений, полное неизъяснимо томительного ожидания, начиналось со смутного предчувствия четкой тени и сильного голоса Гавриэля, готовящегося к утреннему бритью на балконе, в кресле красного бархата перед железным столиком о трех ножках. До возвращения Гавриэля волны нетерпения, набегавшие на радость рождения нового утра, были прозрачны и открыты всякому сюрпризу, кроющемуся за оградой, в тайнах камней нашего дома, в изгибе дорожки, подобно приливам ожидания, охватывавшим меня, когда я открывал любую книгу, принесенную из библиотеки. И они обладали запахом, но в отличие от запаха бумаги, присущего предвкушению приключений в жизни, сокрытой в книгах, утреннее нетерпение несло с собой тонкий и чистый запах росы, сохнущей на камне, на чертополохе, на оливе, к которому примешивался аромат мыльной пены и сигаретного дыма с тех пор, как Гавриэль вернулся и бросил свой отблеск на первые волны томительного ожидания, выраставшие из радости пробуждений того лета на улице Пророков.