Тайная жизнь сатаниста. Авторизованная биография Антона ЛаВея - Бланш Бартон

«Люди предпочитают думать о вампирах как о паразитах, но это не так. Настоящие вампиры (в отличие от психологических вампиров) всегда имеют нечто, что они могут предложить, — бессмертие. Именно поэтому настоящий современный вампир должен иметь высокое положение в обществе или должен был сделать что-нибудь, что даровало ему бессмертие так, что он в свою очередь может передать его своей жертве. Бессмертие является метафорой власти. Но истинные вампирические отношения никогда не являются улицей с односторонним движением. Страсть и жизнеспособность дарованы хозяину вампира в равной мере.

Вампир не ищет отторгающую жертву; он может получить гораздо больше энергии от достойных жертв. Вампирам нужна свежая кровь, но особого вида. Хорошим обменом является тот, который предоставляет жертве возможность возбуждения, тогда как вампир получает энергию от того, кто, во-первых, исполнен энтузиазма и, во-вторых, фетишистски стимулирует вампира. Жертва же в свою очередь получает удовольствие от сакральной связи со своим гуру и инициатором, от неутолимого и непреодолимого влечения, от возможности быть призванной на большом расстоянии, от одержимой зависимости от вампира.

Вампир может подобрать достойную, но безответную жертву только для утоления своих садистских наклонностей. Тогда он выбирает кого-то, кто ищет возможности напугаться для забавы и преследующего его самого в этих целях. Достойная жертва может захотеть получить энергию от вампира, заставляя его причинить ей боль или наказать ее. Нельзя вытягивать энергию из никчемных людей — враждебность в отношении них может обернуться своей противоположностью, заставляя вампира испытать ощущение благополучия и спокойствия. Когда развитие событий подходит к тому пределу, за которым забавные ощущения преследующей вампира жертвы заканчиваются, становясь разочарованием, забавные ощущения начинает получать сам вампир. В противном случае его это нервирует. На самом деле большая часть взаимоотношений с людьми доводит вампиров до изнеможения.

Ныне, когда Врата уже довольно широко открыты, сказать, что вы вампир или интересуетесь вампирами, — надежный способ заставить людей посмотреть в вашу сторону. Но, как это всегда бывает, люди, которые работают над чем-то больше всего, меньше всего уподобляются тому, чем они вроде бы должны являться. Сходная ситуация у сатанистов, которые собираются вместе, чтобы заниматься коллективной деятельностью. Они просто жаждут вытягивать энергию из других (истинные психологические вампиры!). Люди, которые много говорят об этом, на самом деле этого не делают. Иногда люди, которые являются настоящими вампирами, вовлеченными в вампирические обмены к взаимной выгоде, даже сами этого не осознают».

В конце 50-х — начале 60-х годов ЛаВей собрал несколько досье о настоящих современных вампирах — например, о молодом человеке по имени Роберт Хаммерсли, о котором он упоминал только очень общо. Он так красноречиво говорит о предмете, что задаешься вопросом — являются ли все его рассуждения результатом объективного расследования, или ЛаВей видел какие-то вампирические тенденции в себе самом? Неудивительно, что существует несколько весьма заметных аналогий. У ЛаВея диагностировали фотофобию, у него была сильная аллергическая реакция на чеснок, и пик его максимальной рабочей активности всегда приходился на то время, когда нормальные люди спят. Он спал в гробу задолго до того, как кто-либо еще додумался до этого, обнаружив, что такой сон имел те же преимущества, что и ограниченное пространство, внутри которого человек лишен сенсорных ощущений. Люди, работающие рядом с ЛаВеем, могут засвидетельствовать, что он любит невыносимо холодный воздух, находит удовольствие в спокойной, темной обстановке и, как любой уважающий себя вампир, отторгает мейнстримовую культуру, создавая свой собственный мир. Хотя ЛаВей не пьет кровь, ему нужно сырое красное мясо, никакой иной протеин его не устраивает. Когда ЛаВея спрашивают об этом, он легко признает сходство: «Да, в вытягивании жизни из богатых энергией людей, в избегании света и реакции на некоторые виды еды вроде чеснока, который содержит влияющую на деление клеток радиацию… есть определенные общие элементы вампирической личности. В образе ящика с землей как символа родины, из которой я произошел. Мой дом очень важен — я высоко ценю знакомые виды, звуки, запахи, что, могу повторить, является противоположностью свободно заменяемому обществу.

Вампир — это душа, обреченная идти через вечность в поисках потерянной любви, потерянного прошлого, в поисках места, где он мог бы спокойно изолировать себя от тех, кто охотится на него и стремится убить за романтическую попытку вновь осознать прошлое и жить в блаженстве и великолепии давно ушедших веков».

«Я — все то, что есть ужасного, предосудительного и злого в мире», — усмехается ЛаВей. Как написал он в «Мизантропии»: «Я никогда не умру, потому что моя смерть обогатит недостойных. Я никогда не смогу быть настолько склонным к благотворительности».

Подобно сумасшедшему ученому, который нетерпеливо смешивает реактивы у себя в лаборатории, дабы получить требуемое зелье, ЛаВей стоит перед своими клавиатурами, осторожно меняя положения переключателей, чтобы достичь нужного ему сочетания звуков. Аккуратно варьируя продолжительность времени, в течение которого несущая нота проходит фазы атаки, састейн и дикэй,[51] ЛаВей извлекает из инструмента именно те ноты, что вернее всего подходят для его цели. Шипящий звук медленно меняет ноту, бегая вверх-вниз по шкале, по мере того как ЛаВей нажимает на клавиши. Еще один поворот ручки, движение рычажка — и обертон обостряется до металлического звона. После получаса проб и изменения настроек наконец присвист превращается в настораживающе точное, хотя и несколько пародийное воспроизведение шипящих цимбал. ЛаВей улыбается и тут же устраивает новому звуку проверку на неряшливой версии песни «NightTrain».

После всех тех лет, что ЛаВей играл на расстроенных каллиопах, пытаясь поддерживать паровое давление на постоянном уровне, чтобы инструмент не взорвался ему в лицо, или на старых театральных органах, в которых нормально работали лишь одна-две настройки, а добрая четверть нот либо не звучала, либо западала (то есть продолжала играть уже после того, как музыкант отпускал клавишу), несовпадение технологического уровня, к которому мы пришли, с нашим музыкальным уровнем приводит его в состояние, близкое к отчаянию. «Впрочем, на старых «Хаммондах» играть было очень забавно. Они построены, как машины для пинбола, — на них можно было сыграть все, что угодно. Можно было не волноваться насчет сложных регистров, а просто отдаваться музыке. Но вы просто не могли вытащить из них того набора звуков, которые можно получить сейчас на любом простейшем синтезаторе».

Большинству людей не хватает терпения и умения, которые требуются для адекватного воспроизведения составных звуков, которые он использует. «Я провожу часы, создавая звуки, характерные для казу,[52] на синтезаторе, стоящем тысячи долларов Prophet-5, когда я мог бы просто приобрести настоящую вещицу за 25 долларов». Снова и снова ему говорят, что определенные вещи «невозможны» или «неестественны» для программных возможностей синтезатора. Не обращая внимания на эти широко принятые ограничения, ЛаВей заставляет синтезатор добиваться аутентичного приближения к реальному инструменту. «Я могу играть «Полет шмеля» ногой, я могу сыграть «Минутный вальс» за 45 секунд, и я могу играть «Фауста» медленно.