Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным - Сесил Скотт Форестер

— Не делайте этого! — хрипло выговорил он. — Уходите отсюда. Идите на палубу.

— Я уже начала, — отвечала леди Барбара безразлично. — И не уйду, пока не закончу.

Ее тон исключал всякие возражения. Точно так же она могла бы сказать, что у нее насморк, который придется терпеть, пока не пройдет.

— Тот джентльмен, который здесь за главного, — продолжала она, — не знает своих обязанностей.

Леди Барбара не считала, что ухаживать за ранеными благородно. Для нее это было занятие еще более низменное, чем штопка или готовка (и тем и другим изредка, по необходимости, утруждала она в путешествиях свои длинные пальцы). Однако она нашла дело, которое исполняется недолжным образом, дело, которое никто лучше нее сделать не может, притом что для блага королевской службы надлежит его делать хорошо, и приступила к нему с той же самоотверженностью, с тем же небрежением к своим удобствам и вниманием к мелочам, с какими один ее брат управлял Индией, а другой — сражался с маратхами.

— У этого человека, — продолжала леди Барбара, — щепка под кожей. Ее надо немедленно извлечь.

Она указала на волосатую и татуированную матросскую грудь. Под татуировкой был огромный черный синяк от грудины до правой подмышки. Подмышечные мускулы явственно выпирали под кожей. Леди Барбара положила на них пальцы, матрос застонал и задергался. В морском бою раны от щепок составляют значительную часть ранений. Зазубренные куски древесины нельзя извлечь через то же отверстие, через которое они вошли. В данном случае щепка прошла вдоль ребер, разрывая и увеча мышцы, и в конце концов оказалась под мышкой.

— Вы готовы? — спросила леди Барбара несчастного Лори.

— Ну, мадам…

— Если вы этого не сделаете, сделаю я. Не глупите же.

— Я прослежу за этим, леди Барбара, — вмешался Хорнблауэр. Он готов был пообещать что угодно, лишь бы она ушла.

— Очень хорошо, капитан.

Леди Барбара встала с колен, но явно не собиралась удалиться, как пристало даме. Хорнблауэр и Лори переглянулись.

— Ну, Лори, — хрипло сказал Хорнблауэр. — Где ваши инструменты? Эй, Уилкокс, Хадсон. Принесите ему чарку. Ну, Уильямс, мы сейчас вынем из тебя эту щепку. Тебе будет больно.

Хорнблауэр с трудом сдерживал гримасу отвращения и страха. Он говорил отрывисто, чтобы скрыть дрожь в голосе. Все это было ему отвратительно. Уильямс хоть и крепился, но корчился, пока ему делали надрез. Уилкокс и Хадсон ухватили его за руки и придавили к палубе. Он протяжно заорал, когда из тела начали вытаскивать длинный черный кусок дерева, потом обмяк, потерял сознание и уже не стонал, когда Лори неумело сшивал иглой края надреза.

Губы леди Барбары были плотно сжаты. Она следила, как Лори безуспешно пытается перевязать рану, потом без единого слова шагнула вперед и взяла тряпье из его рук. Мужчины зачарованно следили, как она, одной рукой крепко держа Уильямса под спину, другой обернула бинт вокруг его тела и прочно привязала к ране быстро краснеющую ветошь.

— С ним пока все, — сказала леди Барбара, вставая.

Хорнблауэр провел в духоте кокпита два часа, обходя раненых вместе с Лори и леди Барбарой, однако часы эти были вовсе не так мучительны, как могли бы быть. Едва ли не сильнее всего тяготился он собственной беспомощностью — и вот неосознанно переложил часть ответственности на леди Барбару. Она продемонстрировала такие несомненные способности и такое бесстрашие, что явно именно ей, и никому другому, следовало поручить раненых. Когда Хорнблауэр обошел всех и пять только что умерших вынесли наружу, он посмотрел на нее в дрожащем свете крайней в ряду лампы.

— Не знаю, как и благодарить вас, мэм. Я обязан вам не меньше, чем любой из этих раненых.

— Не стоит благодарностей, — отвечала леди Барбара, пожимая тонкими плечами. — Дело должно быть сделано.

Много-много лет спустя ее брат-герцог скажет: «Правительство должно продолжать работу», в точности тем же тоном. Ближайший к ним матрос махнул перевязанной рукой.

— Да здравствует ейная милость! — прохрипел он. — Гип-гип-ура!

Кое-кто из страдальцев присоединился к нему — печальный хор, слившийся со стонами и хрипами остальных. Леди Барбара неодобрительно помахала рукой и повернулась к капитану.

— Им нужен воздух, — сказала она. — Можно это устроить? Помню, брат говорил мне, что смертность в бомбейских госпиталях снизилась, когда там стали проветривать. Быть может, тех, кого можно двигать, перенести на палубу?

— Я это устрою, мэм, — сказал Хорнблауэр.

Просьба леди Барбары подкреплялась тем контрастом, который он ощутил, выйдя на палубу. Несмотря на палящее солнце, после спертой духоты кубрика тихоокеанский ветер освежал, как шампанское. Хорнблауэр велел немедленно спустить под палубу парусиновые вентиляционные шланги, убранные на время боя.

— Кое-кого из раненых, мистер Рейнер, — сказал он затем, — лучше вынести наверх. Найдите леди Барбару Уэлсли и спросите, кого именно.

— Леди Барбару Уэлсли, сэр? — удивленно и бестактно переспросил Рейнер. Он был еще не в курсе последних событий.

— Вы меня слышали, — буркнул Хорнблауэр.

— Есть, сэр, — поспешно отвечал Рейнер и нырнул вниз, боясь еще чем-нибудь разозлить капитана.

Так что, когда команда «Лидии» выстроилась по дивизионам и с некоторым запозданием после погребения мертвых прошло воскресное богослужение, по обе стороны главной палубы раскачивались койки с ранеными, а из вентиляционных шлангов приглушенно доносились жуткие стоны.

И вновь «Лидия» шла вдоль тихоокеанского побережья Центральной Америки. Розовато-серые вулканические пики проплывали на востоке, изредка у их подножия проглядывала сочная зеленая полоска. Море было синее, и небо было синее, летучие рыбки шныряли над поверхностью воды, оставляя на ней мимолетные борозды. Но днем и ночью, не переставая, двадцать человек работали на помпах, удерживая «Лидию» на плаву, а остальные, кто мог работать, все свободное от сна время занимались починкой.

За две недели, прошедшие до того, как они обогнули мыс Мала, список раненых значительно поредел. Некоторые уже выздоравливали. Многомесячный тяжелый труд на море закалил их тела, и раны, смертельные для людей физически более слабых, исцелялись быстро. Шок и потеря крови избавили корабль от других; теперь дело довершала гангрена, грозная Немезида, столь часто настигавшая людей с открытыми ранами в те, не знавшие антисептиков, времена. Каждое утро у борта корабля повторялась одна и та же церемония: два, три, а то и шесть парусиновых кулей сбрасывали в синие воды Тихого океана.

Туда же отправился и Гэлбрейт. Он пережил шок, пережил истязания, которым подверг его Лори, когда, по настоянию леди Барбары, решился обработать пилой и ножом клочья мяса и раздробленные кости, прежде бывшие ногами. Он лежал бледный, ослабевший, но, казалось, быстро шел на поправку. Лори уже похвалялся успехами в хирургии и ловкостью, с какой перетянул артерии и обработал культи. Потом внезапно проявились роковые симптомы, и пять дней спустя, после счастливого забытья, Гэлбрейт умер.