Автономность - Аннали Ньюиц

Мозг часто запоминает детали, которые кажутся банальными. Джек едва могла вспомнить масштабную вечеринку в честь дня рождения Лайлы, а ведь ее готовили в течение нескольких недель. Однако ее память сохранила каждую мельчайшую подробность одного весеннего вечера в клубе, когда погода еще требовала носить шапки и пуховики. Они с Лайлой встречались уже пару месяцев и страстно обнимались, слушая гулкий бит, который местная группа выцарапывала из мерцающего воздуха. На руках музыкантов поблескивали датчики. Стробоскопы освещали беспилотник, который при жизни был разведчиком, а после смерти попал в загробный мир психоделических преступлений.

Именно тогда Джек увидела в зеркале, как они танцуют на границе танцпола – и на мгновение ей показалось, что они чужие друг другу.

Лайла в пенистом платье из проволочной сетки и яркого, прозрачного полимера раскачивалась, мотала головой с безумной ухмылкой на лице. Джек в изношенной футболке «Freeculture» и темных брюках развела руки в стороны. Пусть все знают, что она – рядовой ученый и что все ее достижения – мертвый сайт и арест. В ту минуту, когда она смотрела, как сама прыгает вместе с Лайлой, она поняла, что женщина в зеркале не неудачница. Она куда-то движется: может, и не туда, куда предполагала, но к чему-то хорошему. Джек закружилась, увидела небеса, нарисованные на стенах, и поняла, что больше не живет среди обломков своих старых ожиданий.

В «Свободной лаборатории» она была слишком поглощена работой и слишком без ума от Лайлы, и поэтому не заметила, что Криш из вежливо сдержанного стал вежливо враждебным. Наконец, во время одного из все более редких в последнее время ужинов «для обмена мнениями» он решился об этом сказать.

– Твой роман с Лайлой наносит большой ущерб лаборатории.

– Ты о чем, черт побери? – Его слова застали Джек врасплох.

– Лайла гениальная, но сумасшедшая. Меня беспокоит то, что произойдет, если отношения между вами испортятся.

– Думаешь, она сбежит и ты потеряешь ее грант?

– Брось, Джек. Меня больше пугает мысль о том, что она останется и вам придется работать вместе.

– Но мы с тобой работаем вместе.

Он посмотрел на недоеденный сэндвич на своей тарелке.

– Это другое. Ни ты, ни я не являемся печально известной Лайлой Аль-Ажу.

Ночью, забравшись под самонагревающееся одеяло, Джек и Лайла говорили о том, что Криш ревнует – к их отношениям, к их будущему, ко всему.

Но Лайла сказала, что в одном Криш прав. Она действительно безумна. В ее роду было много сумасшедших женщин.

– Моя мать говорит, что умные женщины всегда не в себе. Возможно, она права.

Джек попыталась обнять и полностью обвиться вокруг Лайлы, закрыть ее, словно щитом.

– Это похоже на какую-то лженауку двухсотлетней давности, – прошептала она.

Лайла покачала головой.

– Нет, – настаивала она. – Ты не понимаешь.

Слова полились из нее потоком. Когда Лайла была маленькой, ее бабушка утратила связь с реальностью; соединения нейронов в ее мозге полностью забились и вызвали деменцию. В то время лечить от накопления белков в районе синапсов не умели. Старушка думала, что все еще участвует в марше за избирательное право женщин Залива. Лайла просыпалась, слыша, как ее бабушка скандирует феминистские лозунги в гостиной. Иногда она просто выходила из дома и кричала на улице.

Мать и тетушки Лайлы были опозорены. Сначала они держали мать взаперти, затем сдали ее в хоспис. Каждая из них по-своему верила, что их мать сошла с ума еще до того, как у нее началась деменция. Она приходила в ярость, видя, как ее дочери – очень религиозные – закрывали головы и лица, прежде чем ехать на участок голосовать за правых кандидатов.

Но мать Лайлы не интересовалась политикой; она просто хотела стать врачом, и поэтому уехала в Дубай изучать медицину. Оказавшись там, она узнала то, о чем и не подозревала бабушка-феминистка Лайлы: равные права не означали равных возможностей. Ее преподаватели полагали, что она будет заниматься микробиологией лишь до тех пор, пока не встретит мужчину, за которого выйдет замуж. Когда она требовала дать ей больше времени в лаборатории, они осторожно сочувствовали ей и по-отечески давали советы. После нескольких лет, полных разочарования, она уступила их психологическим манипуляциям, но скопила в себе такую злобу, с которой могли сравниться только ее планы на будущее ее гениальной дочери Лайлы.

Как только Лайле исполнилось тринадцать, мать отправила ее в элитную школу в Зоне, подальше от дома и друзей – и от городов, в которых женщины не могли быть учеными. С Лайлой она общалась только для того, чтобы узнать о ее оценках, ее занятиях, ее успехах. Если Лайла признавалась в том, что у нее есть друзья или интересы, не связанные с обучением, мать угрожала порвать с ней.

В каком-то смысле Лайла исполнила мечты матери. Она стала биотехнологом-вундеркиндом и постоянно ставила эксперименты, даже после того как лаборатория закрывалась на ночь. Когда она приехала домой в то лето, когда ей исполнилось восемнадцать, у нее была депилированная, покрытая татуировками голова, а из тыльных сторон ладоней росли цветы. Двоюродные братья и сестры называли ее шлюхой. Но ее мать была убеждена, что на самом деле все еще хуже – что Лайла слишком много времени тратит на политику и поэтому не может считаться настоящим ученым. Заигрываний с модными течениями в синбио было недостаточно для того, чтобы доказать свою верность медицине.

Семья оплачивала ее франшизу в Зоне, и поэтому Лайла слушалась родных и закрывала свои цветы, когда приезжала в Персидский залив. Но как только она смогла обеспечивать себя за счет гранта «Свободной лаборатории», она заблокировала входящие сообщения от всех родственников. Правда, даже после этого она постоянно чувствовала, как мать осуждает ее, словно в митохондриальной ДНК Лайлы содержался список всех ее недостатков.

– Это сводит меня с ума, – сказала Лайла – возможно, уже в четвертый раз за ночь.

Джек посмотрела в глаза Лайлы с кругами потекшей косметики и увидела только остатки наполненного страданиями детства, суровую историю жизни. Боль, которая со временем утихнет.

– Ты не сумасшедшая. Просто в твоей жизни полно дерьма.

– Да, дерьма полно, – рыдала Лайла, и ее слезы остывали, стекая по шее Джек на подушки. – Я занимаюсь любимым делом, но мне все равно кажется, что я осуществляю ее коварный план.

В ту минуту их отношения из интрижки превратились в долгосрочный пакт. Джек и Лайла говорили о том, что уедут отсюда вместе, сбегут из университетской клетки и займутся генной инженерией на воле. Многие молодые люди из стран Залива, получившие образование в Зоне, поселились в северной части Федерации, и у Лайлы там были друзья. Когда ее слезы высохли, она заговорила о том, как удивительна Касабланка, что в ней полно первоклассных ученых и что такие инженеры, как они, легко найдут там интересную работу.

В конце концов, мечта Лайлы о Касабланке показалась им обеим более реальной, чем будущее в «Свободной лаборатории». Когда в прерии пришло лето, покрыв холмы за городом миллионами желтых цветов канолы, Джек и Лайла решили уехать.