Лунин атакует "Тирпиц" - Константин Сергеев

порядка дня (обед, чай и т. п.) вахтенный инженер-механик принимает самостоятельно, без доклада на мостик Вынос мусора и осушение трюмов регулируются вахтенным штурманом, которому известно местонахождение лодки и который обязан предотвратить ее демаскировку.

Каждый наблюдатель должен иметь свой бинокль, который подгоняет к особенностям своего зрения.

По моему глубокому убеждению, только такая система организации службы на мостике могла обеспечить наибольшую безопасность и наивысший боевой успех в надводном положении ПЛ.

Тем не менее, внедрение этой организации службы началось с крупного скандала и могло окончиться для меня очень плохо. Проинструктировав 17 августа очередную смену верхней вахты, с которой я заступал вахтенным командиром, и предупредив вахтенного инженер-механика, чтобы наверх на мостик выходили с его разрешения и не спрашивали ни о чем вахтенного командира, я поднялся на мостик и начал наблюдение.

Уж не знаю, как это получилось, но вахтенный инженер-механик Липатов прозевал — на мостик полез моторист Иван Мац с ведром мусора. Остановившись на срезе верхнего люка и поставив ведро перед собой, он, как и все мотористы после долгого пребывания у грохочущих дизелей, заорал, как мне показалось, не своим голосом:

— Товарищ вахтенный командир, разрешите выбросить мусор!

От такого крика я прямо опешил, а потом меня взяла ужасная досада — ведь я предупредил нижнюю вахту, наверху так тихо, и вдруг подобное безобразие! Я пнул ногой ведро, которое тут же загремело вниз в люк, и так зарычал на Маца: "Вон с мостика!", что он, по-моему, догнал упавшее вниз ведро.

Дальнейшие события разворачивались следующим образом. Бледный перепуганный Мац побежал прямо к Лунину и доложил ему:

— Товарищ командир! Старпом дерется!

То есть как дерется? — изумленно спросил Лунин. — Что он, пьяный, что ли?

— Не знаю, но он дерется!

— Черт знает, что такое!

Лунин оделся и поднялся на мостик.

— Старпом, в чем дело, чего ты дерешься?

— Товарищ командир, я не могу с Вами разговаривать, — ответил я.

— То есть как это? Почему ты вдруг не можешь? — изумленно спросил Лунин.

— Смените меня. Я на вахте и говорить с Вами не могу. Пусть меня сменит Ужаровский, — сказал я.

— Черт знает, что такое! — сказал Лунин и ушел вниз.

Через 20 минут, отстояв в темноте положенное время, наверх вышел Ужаровский и спросил недоуменно меня:

— В чем дело, что случилось?

Я коротко объяснил ему. Он сказал:

— Ну, помогай тебе бог!

И я сошел с мостика, сдав ему вахту.

Лунин ждал меня в своей каюте и, когда я появился, спросил:

— Старпом, ты понимаешь, такие штуки команда никому простить не может и тебе, возможно, придется расстаться с кораблем?

— Да, товарищ командир, я это понимаю, — сказал я.

— Тогда по возвращении на базу напиши рапорт о своем желании перейти служить на другую лодку.

— Хорошо, товарищ командир, я это сделаю.

— Ну, а теперь скажи мне, чего ради ты его побил?

— Я его не бил, товарищ командир, я ударил ногой по ведру, а он просто перепугался!

— Но хоть за что ты его так шуранул с мостика?

— Товарищ командир, это длинный разговор…

— Ничего, мне это интересно, — сказал Лунин, — я тебя слушаю, давай рассказывай….

— Товарищ командир, у верхней вахты, обеспечивающей нашу безопасность в надводном положении, единственные "технические средства" наблюдения — это глаза, уши и чувство высокой ответственности

или, если угодно, совести каждого наблюдателя. При существующих порядках мы, во-первых, накладываем на верхнюю вахту кучу совершенно ненужных, несвойственных ей обязанностей, чем отвлекаем ее от наблюдения, и, во-вторых, создаем такую обстановку на мостике, что удивительно, как наблюдатели могут хоть что-нибудь заметить. А ведь обстановка с каждым днем становится все сложнее. Фашистские лодки ждут нас уже у выхода из Кольского залива. Хоть мы и не знаем точно, отчего погибают наши лодки, но можно с большой степенью достоверности предположить, что основная опасность для лодки — это необходимость длительного пребывания в надводном положении, где она наиболее уязвима. В подводном положении ей страшны, пожалуй, только мины. Вы не сочтите за обиду, что я говорю Вам такие знакомые вещи, но я много думал над этим и пришел к заключению, что верхняя вахта в ее теперешней организации — это наше самое слабое место и в наших силах это положение исправить. Мы можем резко поднять бдительность и эффективность несения верхней вахты и мы обязаны это сделать!

— А что ты конкретно предлагаешь? — спросил Лунин, внимательно меня слушавший.

И я изложил ему свою идею, выстраданную еще в период службы на "К-2" и отвергнутую в свое время Уткиным.

Лунин долго сидел задумавшись, затем задал несколько вопросов по уточнению организации, потом снова задумался. Я сидел и ждал его решения. Вдруг Лунин спросил:

— Старпом, только честно, Мац получил ногой по ведру или по своему "котелку"?

— Товарищ командир, ей-богу, только по ведру!

— Ну, тогда одевай китель с орденами и иди за мной!— сказал Лунин.

Лунин тоже одел китель с орденами и мы с ним прошли по всей лодке, собирая в отсеках весь свободный от вахты личный состав. В каждом отсеке Лунин объявлял о том, что им принят и утвержден новый порядок

организации службы и особенно верхней вахты при нахождении лодки в надводном положении, а затем передавал слово мне для подробного разъяснения новой организации. После меня Лунин снова говорил о необходимости особо бдительного несения службы верхней вахтой, подчеркивал важность обеспечения наилучших условий для этого — чтобы никто и думать не смел отвлекать верхнюю вахту криками, шумом, обращением и т.п. Тут же он подчеркнул тяжесть несения верхней вахты, необходимость обеспечения отдыха, просушки одежды и т.д. Попутно Лунин высмеял Маца, сказав, что тот звон ведра перепутал со звоном своей головы, когда летел вниз по трапу.