Похититель школьных завтраков - Андреа Камиллери

– Почему вы смеетесь?

– Ну, мне неловко. Дело в том, что человек, который дал мне этот номер, перезвонил на следующий день и сказал, что ошибся. Буквы были те же, а цифры – не 237, а 837. Простите меня, я, конечно, полный болван.

Начальник полиции посмотрел ему прямо в глаза и не отводил взгляда, казалось, целую вечность. Потом он тихо произнес:

– Если вы хотите, чтобы я это проглотил, – что ж, я проглочу. Но эти люди не шутят. Они способны на все и, если наделают бед, – сваливают вину на подставных лиц. Это у них в крови – они всегда выходят сухими из воды.

Монтальбано не знал, что сказать. Начальник сам переменил тему.

– Приходите сегодня вечером ко мне на ужин. Отказы и оправдания не принимаются. Правда, на сей раз спагетти в чернилах каракатицы не обещаю. У меня есть для вас две новости. На работе я их вам сообщать не стану, чтобы не придавать им привкус протокола.

Погода стояла чудесная, на небе ни облачка, но Монтальбано почудилось, что солнце заслонила плотная грозовая туча, отчего вокруг внезапно похолодало.

На столе в комиссариате лежало письмо, адресованное Монтальбано. Он, как обычно, принялся разглядывать марку и штамп, чтобы понять, откуда оно пришло. Но на сей раз ничего разобрать не удалось. Тогда он открыл письмо и прочитал его.

Доктор Монтальбано, вы меня не знаете, да и я не имею удовольствия быть с вами лично знакомым. Меня зовут Престифилиппо Арканджело, я совладелец винодельческого предприятия вашего отца, которое, с божьей помощью, благоденствует и процветает. Отец ваш никогда о вас не упоминает, но случайно я обнаружил у него дома множество вырезок из газет, где пишут о вас, и заметил, что он не пропускает ни одного выпуска новостей по телевизору, и если вы появляетесь на экране – он каждый раз прячет слезы.

Дорогой доктор, сердце мое разрывается на части, потому что я пишу вам, чтобы сообщить печальную новость. С тех пор как отдала Богу душу синьора Джулия, вторая жена вашего отца, – а было это четыре года назад, так вот с той поры мой друг и компаньон стал совсем не так бодр, как прежде. Потом, в прошлом году, он почувствовал себя совсем худо, частенько задыхался, а стоило ему спуститься на один лестничный пролет, как у него кружилась голова. К врачу идти он отказывался наотрез. Когда из Милана приехал мой сын – а он прекрасный врач, – я привел его в дом к вашему отцу. Сын его посмотрел, а потом потребовал, чтобы он немедленно ехал в больницу. И так настаивал, что ваш отец поехал с ним в больницу, прежде чем сын вернулся в Милан. Десять дней я каждый вечер навещал его, а потом главный врач сказал мне, что они его полностью обследовали и теперь ясно, что у него эта страшная болезнь в легких. И так начались постоянные переезды в больницу и обратно. Ваш отец перенес разные курсы лечения, отчего голова у него стала лысой, как коленка. Он мне строго-настрого запретил говорить вам об этом, не хочет лишний раз вас волновать. Но вчера вечером мне позвонил врач и сказал, что ваш отец совсем плох и ему остался какой-нибудь месяц, может, днем больше или меньше. И я, наперекор запрету вашего отца, решил, что должен вам сообщить, как у нас тут обстоят дела. Отца вашего положили в больницу Портичелли, его номер телефона – 341234, аппарат стоит у него в палате. Но лучше будет, наверное, если вы сами к нему приедете и сделаете вид, что о болезни вам ничего не известно. Мой номер вы уже знаете – это телефон винодельни, где я и работаю день-деньской.

Всего вам наилучшего, и примите мои сожаления.

Престифилиппо Арканджело.

Чувствуя слабость и дрожь в руках, он засунул письмо обратно в конверт и положил в карман. Вдруг его охватила невероятная усталость, он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Казалось, что в комнате душно и нечем дышать. Он с трудом встал и дошел до кабинета Ауджелло.

– Что случилось? – спросил Мими, едва увидев его лицо.

– Ничего. Слушай, у меня серьезное дело, мне нужны тишина и покой, и чтобы меня никто не дергал.

– Я могу тебе помочь?

– Да. Возьми на себя все текущие дела. Увидимся завтра. Пусть домой мне никто не звонит.

По дороге он купил в лавке, торговавшей бобами и семечками, солидный кулек и отправился на свою обычную прогулку вдоль мола. В голове у него проносилось множество мыслей, но ни за одну из них не удавалось зацепиться. Он дошел до самого маяка, но не остановился. Чуть пониже маяка был большой камень, покрытый зеленой слизью. Каждую секунду рискуя свалиться в море, Монтальбано забрался на него и сел, сжимая в руке свой кулек. Но так его и не открыл. По всему телу словно прошла волна, в груди она сгустилась и докатилась до горла, встала там комом, не давая вздохнуть. Он чувствовал, что ему хочется, что просто необходимо заплакать, но ничего не выходит. Потом из круговорота мыслей все отчетливее стали проступать отдельные слова, пока не сложились в строчку:

«Отец, умираешь ты с каждым днем понемногу…»[30]

Что это такое? Стихотворение? Чье? И когда он читал его? Он повторил шепотом:

«Отец, умираешь ты с каждым днем понемногу…»

И тут из сдавленного до этой секунды горла вырвался крик, даже не крик, а стон раненого животного, за которым последовал безудержный поток животворных слез.

Когда год назад он был ранен в перестрелке и лежал в больнице, Ливия говорила, что отец звонил каждый день. Дело пошло на поправку, и он однажды сам приехал навестить сына. Значит, тогда он уже был болен. Но Монтальбано показалось только, что он немного похудел. Он выглядел даже элегантнее обычного, хотя всегда заботился о своей внешности. Спросил, не нужно ли чего-нибудь, сказал, что может помочь.

Когда возникло между ними это молчаливое отчуждение? Монтальбано не на что было пожаловаться – отец всегда был внимателен и заботлив. Он, как мог, старался восполнить отсутствие матери. В те, к счастью, редкие дни, когда маленький Сальво болел, отец не ходил на работу, чтобы не оставлять ребенка дома одного. Что же пошло не так? Может быть, все оттого, что они не умели объясниться, никогда не находили нужных слов, чтобы выразить свои чувства. В юности Монтальбано частенько думал: «Мой отец – замкнутый человек». И вот теперь, сидя на отвесной скале у маяка, он понял, что то же самое о нем, наверное, думал и отец. Оберегая чувства сына, он дождался, пока тот закончит университет и получит место, прежде чем жениться второй раз. И все-таки, когда в доме появилась другая женщина, Монтальбано глупо и беспричинно обиделся на отца. Между ними выросла стена; стеклянная, но все же непробиваемая. И постепенно отношения свелись к одной-двум встречам в год. Обычно отец приезжал с ящиком собственного вина, гостил полдня и уезжал. Вино всегда нравилось Монтальбано, и он угощал им друзей, с гордостью говоря, что его сделал отец. А отцу, самому-то отцу он хвалил вино? Он покопался в памяти и понял: ни разу. Вот и отец собирал вырезки из газет, плакал всякий раз, увидев сына по телевизору. А чтобы позвонить, спросить, поговорить – этого он сделать не мог.