Жесть - Александр Щеголев

— Тебя предупреждали! — рявкнул товарищ полковник. — Не надо со мной играть!

— Он не выдержит инсулиновый шок!

— Во втором шприце — глюкоза. Если успеешь рассказать правду — спасешь своего папашу, не успеешь — пойдешь в тюрьму за убийство…

Мышонок мой, во что же ты меня втравил, подумала Лидуся. (Мысли ее отчаянно метались.) Рассказать правду… значит ли это — предать? Человечек с фамилией Вечный, временами такой потешный, временами — загадочный, за несколько последних месяцев стал ей почти родным. Это ведь он, обычный пациент психушки, сумел невесть какими путями и тропами выйти на воинскую часть, в которой служил Никита. Сын служил в Области, под Кировском (в свое время Лида влезла в долги и «заслала» в военкомат, чтобы оставили мальчика поближе к дому). И вот, после вмешательства Вечного, сына комиссовали. «По голове», естественно, то бишь по психиатрической части. Не быть ему теперь ни шофером, ни электриком… ну и ладно, зато жив-здоров.

Чудо все это. Чтобы псих, лишенный всяких прав, сумел провернуть такое дело… невероятно! Лида не раз и не два пробовала раскрутить Вечного на откровенность, однако тот лишь ухмылялся и рассказывал о законах Ньютона применительно к данному случаю…

Прослужил Никита ровно шесть месяцев. А еще через полмесяца их часть сняли и в полном составе бросили в Чечню. БМП, которую он водил до комиссования, подорвалась на фугасе. Весь экипаж погиб. Так что если б сына не вытащили, он бы — как его товарищи, — остался бы только в незаживающей материнской памяти… Короче, благодарность, которую Лида Рогозина испытывала к своему Мышонку, была животной, вне участия разума. Это была благодарность самки, у которой спасли детеныша. И вот теперь ее поставили перед выбором: отец или спаситель сына…

Когда опытная рука вогнала иглу в старческую вену, когда смертоносная муть пошла в кровь родного человека, Лидуся заревела в голос:

— Я расскажу! Колите глюкозу!

…На самом деле — не так вчера было, всё по-другому.

Когда Вечный сказал Лиде про свой день рождения, она у него спросила: какой тебе сделать подарок? Он ей в ответ: у вас, говорят, тут сидит маньяк. Правильно? А еще говорят, был он учителем — русского и литературы… Она ему: ну да, правильно, только изолятор, в котором его держат, под отдельной охраной. Он ей: а ведь я — тоже бывший учитель. Физика и астрономия. Мне так не хватает умных людей, с кем можно поговорить… Дай мне с ним поговорить, взмолился Вечный. Дай, добрая душа, ну дай же, дай — просил и просил он. Не делай вашему учителю уколы, чтобы он чуть-чуть оклемался. Всего две пропущенные инъекции — этого хватит и вреда никакого. Он же у вас не буйный… Это правда, маньяк был не буйный. Наоборот, очень тихий. За все время — ни одного случая. Утром, уговаривал Вечный, — снова поставишь ему укол, и все вернется в нужный вид… А как же менты, привела она решающий аргумент. Не пропустят тебя в изолятор, ведь этого психа из правоохранительных органов прислали! И тогда он азартно зашептал: а ментов, Лидуха, — напоим, не фиг делать…

Она говорила, захлебываясь словами, и смотрела, смотрела на отца.

Того пробивал пот. Отец тоже смотрел на дочь; в глазах его был страх и беззвучная мука. Пот лил с него буквально ручьями… и еще его трясло; дрожь волнами прокатывала по связанному телу…

Полковник постоянно путал Лиду вопросами. Каким образом Вечный сумел решить проблему с ее сыном? Хотя, она ведь правда этого не знала! Наверное, связи какие-то у человека имелись — не могли не появиться за столько лет, прожитых в психиатрии… «Связи?! У больного, которому негде жить?!» Наверное, друзья среди врачей, мямлила женщина…

— Быстро — что ты знаешь про вашего Главного! — плевал полковник ей в лицо.

Про Федора Сергеича она тем более не могла ничего сказать, потому что боялась его… единственный, кого боялась в жизни.

— Ну хорошо, — гневался полковник, — а зачем оргию устроили? Простой пьянки было мало?

А затем, что иначе охранники не сошли бы с тормозов и не надрались бы в говно. Просто выпили бы и успокоились. Это Вечный придумал, что без траханья ничего не выйдет, и был, как всегда, прав…

— Да ей самой это нравится, — смеялись у нее за спиной.

— Нравится! — кричала она. — Сука я, сука! Дайте папе глюкозу! Звери, что ж вы ждете?!

Дрожь сменилась судорогами. Отец, запрокинув голову, слабо дергал конечностями (ремни мешали). Глаза его закатились, на губах появилась пена. Кто-то из помощников господина полковника пытался попасть ему в вену шприцем с глюкозой — неторопливо, с профессиональным хладнокровием, — но было уже поздно.

Отец впал в кому.

А потом он умер…

Последнее, что слышала Лида, прежде чем потерять сознание, был веселый тенорок главного палача:

— Ну что, оформляем ее?.. Сообщите районным, пусть выезжают. Ты и ты — дождетесь, когда приедет машина…

Больше Лидусю Рогозину в больнице не видели.

Вид на садоводства с земли производил еще более тоскливое впечатление, чем сверху. Зрелище исключительно для советских людей.

Крохотные одноэтажные домики максимум на три комнаты; самый шик — это если устроено подобие второго этажа под высокой крышей. Компостные ямы и кучи с армадами и эскадрильями синих мух. Рукомойники, прибитые прямо к дереву. Детские коляски вместо тележек. Ржавые бочки под водостоками, чугунные ванны. Особый шик — присутствие на участке парковой скамейки.

Возле участков тут и там виднелись сваленные доски с торчащими гвоздями — они когда-то громко именовались «строительным материалом». Попадались колодцы или колонки — из расчета один (одна) на несколько улиц.

Все вокруг было похоже на кроличью ферму нерадивого хозяина: клетушечки, клетушечки, клетушечки…

Убожество.

— Хрен здесь найдешь чего, — проворчала Марина. — Я, например, уже заблудилась.

— Ерунда, — уверенно сказал Павел. — Приедет кинолог с собакой, выведет нас на него… если сами себя к тому времени не выведем…

— А с чего собака след возьмет? Он же больничную одежду выбросил.

— Кинолог разберется. В КАМАЗе какие-нибудь запахи остались.

— Вам, майорам, видней… Жутко, правда? Всё одинаковое. Никого нет… Попрятались что ли?

То, что сверху виделось, как прямые улицы, на деле оказалось не улицами вовсе, а разбитыми грунтовыми дорогами и дорожками — с канавами по краям. Асфальт в данных условиях был бы ослепительной роскошью, и потому отсутствовал. Впрочем, джип пока что ехал по сравнительно широкой грунтовке. По обе стороны тянулись садовые участки.

Марина смотрела вправо, Павел — вперед и влево.

Эй, стой! — вдруг воскликнула Марина. — Вроде какой-то дымок.

Павел сдал назад. На поперечной улочке, с одного из участков метрах в двадцати, и вправду тянуло дымком.