Талант и поклонники - Елена Ларина

— Люда, не буду я никому рассказывать. Во всяком случае — не хочу. Сергея я не вижу сейчас и вряд ли увижу — только на разводе…

Развод. Да, развод — я совсем забыла про развод. Видеть его еще придется.

— А директору вашему мне незачем это рассказывать. Насчет работы — я не знаю, как получится — но будем считать, что ничего не было, что мы ничего этого друг другу не рассказывали…

— Хорошо. Если у вас получится… Мне-то деваться некуда…

— У вас дети есть?

— Нет.

— Повезло вам. От него детей иметь…

— Давайте оставим эту тему.

— Ладно, оставим. Мне бы вас пожалеть — да нет у меня сил на жалость, не осталось. Я когда это имя услышала… Не могу. Дурно от одной мысли даже о нем делается.

И мне теперь делается дурно. И всегда будет дурно. Забыть бы — да не факт, что получится.

— Ну, вот и поговорили, — заключает наконец она. — А собирались ведь про роман. Придумали вы, про что писать? Или синопсис вам все-таки подобрать, поприличней из того что есть. Есть у меня несколько заявок — могу дать, посмотрите хоть, что другие пишут — вам же заказ такой сделали крупный, нельзя просто так.

— Придумала, — автоматически отвечаю я.

Потому что мысли мои сейчас далеко. Я вспоминаю всю нашу жизнь и опять переживаю ее заново, второй уже раз. Думаю о том, с кем и как я жила. И чья вина тут больше. Моя вина.

Она встает и уходит. Я остаюсь. Я сижу в этом баре еще почти час и думаю, о том, что услышала. И, как это ни странно, я кажется знаю, о чем буду писать. Нет худа без добра. Народная мудрость…

Следующие три недели я пишу, практически не вставая. Я пишу, пишу, пишу — без остановки. Людмиле я ничего не показываю, а на вопросы Василия Игоревича, когда он звонит и спрашивает «как дела?» — отшучиваюсь. Я нашла сюжет, нашла, про что писать. Как это ни цинично, я пишу про Сергея. Можно сказать, что сюжет — это последний его мне подарок, а можно — что я научилась из всего извлекать выгоду. Все, что меня не убивает, делает меня сильнее — кто это сказал, неужели действительно Ницше, как утверждает Яндекс? И если Ницше, то откуда это знаю — ведь я никогда его не читала.

Я писала самый женский роман — про мужчину. Я выписывала его из себя, как выдергивают стрелу, вытаскивают занозу. Я окончательно освобождалась — я могла уже позволить себе освободиться. Все кончилось — вот про Ивана я не могла бы писать роман, хотя он был для меня в тысячу раз важнее и интереснее — потому что кончилось еще не все. «С элементами детектива». С элементами, да — элементов тут предостаточно. Я притащила сюда всех женщин, которых только могла вообразить в жизни этого человека, я заставила их самих разбираться с тем, что там происходило, не перекладывая на плечи следствия, я писала «детектив изнутри» — не с точки зрения сыщика, а с точки зрения «преступника и его окружения».

Мой роман был как хор женских голосов — каждый пел об этом мужчине и каждый пел свое. Как ни странно, мне это почти ничего не стоило. Мне не надо было выдумывать — а то, чего я не знала, додумывалось с легкостью. Я позволила себе знать, как все было на самом деле. Хотя ничего я не знала, ничего. Но теперь это уже не имеет значения. Пусть. Написать и забыть. Написать, забыть, получить много денег, уехать в Париж и быть счастливой. Сначала написать.

Ивана я видела дважды за это время. Один раз ходили на танцы, один раз — в гости к Леше и Лизе. Леша громогласно радовался моему неожиданному успеху и предрекал мне грандиозное будущее. Иван по этому поводу молчал — его это, кажется, не слишком занимало. Лиза была наиболее трезва и обсуждала со мной детали, но я была честна только наполовину — с готовностью говорила про счастливый случай и условия контракта, однако насчет сюжета молчала как партизан. Не хотелось мне вываливать здесь свой сюжет.

Вопрос о Париже подвис и был отложен на неопределенный срок — я сама уже хотела сперва разделаться с текстом. В Бирюлево было хорошо, мы пили вино, был чудный вечер — но потом я поехала домой, а Иван поехал еще куда-то. Я не настаивала. Я надеялась, что, если взять тайм-аут, если не давить на него — все еще будет, и Париж будет. Банальная история, в сущности — встретились, увлеклись друг другом, бурный секс, каждую ночь вместе — а потом прелесть новизны исчезает, все становится не так остро — и надо иметь мудрость и терпение, чтобы удержать эту шаткую конструкцию — дождаться, чтобы она стала прочной. Может быть, она еще станет прочной. А пока надо писать.

Василий Игоревич тоже появлялся дважды. Один раз — просто звонил, узнать, как дела — а в другой раз пригласил в театр. Крошечный театр на Никитской, бывшей улице Герцена, зажатый между зеленым знанием Дома культуры медиков и красным зданием театра Маяковского — «Геликон-опера». Маленькое тесное чувственное пространство, где оперные певцы поют в двух шагах от тебя, как на неаполитанских улицах. С первого ряда ты можешь рассмотреть родинку на плече, родинку, о которой знает лишь тот, кто провел ночь с этим человеком — и ты, зритель с первого ряда, знаешь теперь. Мы смотрели «Кармен». А потом ужинали, и он отвез меня домой — но просить позволения подняться не стал.

Да, маме я, конечно, сказала про заказ на роман, поразила, удивила, показала деньги и успокоила. Она вздохнула и заметила, что радоваться рано, потому что я опять бегу от ответственности и судьба все делает за меня — но раз уж делает, то так тому и быть.

А потом наступило первое апреля. День был настоящий весенний — прекрасный день, снег давно стаял, улицы просохли, листья уже кое-где распускаются, солнце светит.

Я оторвалась от компьютера, посмотрела на сделанное — сделано было уже больше половины, оставалось, в сущности, не так много — но нельзя же так сидеть, воздуху надо, воздуху, в прямом и в переносном смысле, а то занесет меня не туда. Надо пойти гулять. А не с кем. Иван сидит в клубе — у него сегодня рабочий день, у всех остальных — тоже рабочий, а подругами, праздными и не очень праздными, я так и не обзавелась. Светка в Германии. Остается еще Леша — он переводит дома очередную книжку, можно заставить его меня выгулять — он пойдет, верный товарищ, и будет меня смешить, и все это хорошо — но это потом, потом, и нельзя же, в конце концов, пользоваться вечно чужим счастьем. Леше можно позвонить к вечеру. Так я и сделаю — а пока пойду гулять одна, пожалуй — просто погулять по бульварам.

И на бульваре — не на первом, нет, на третьем бульваре, около памятника Крупской, нашей северной Ники, летящей, распростерши крылья серого платка — я встретила Бориса, как и должно было быть. Я не думала, что должна была встретить именно его — но чем дольше я шла, тем больше мне казалось, что кого-нибудь я сегодня обязательно встречу. Мне выпал Борис.

Он стоял с папкой под мышкой и кого-то ждал. Я могла его обойти — он меня не заметил. Но что я, вечно, что ли, буду исполнять предписания Сергея? К черту. Другого такого случая не будет, случай сейчас самый подходящий. Я ему рада, и он мне обрадуется, я уверена.