Загадка штурмана Альбанова - Михаил Чванов

Письмо Ерминии Александровны из Трондгейма, без даты:

«Дорогие мои папочка и мамочка!

В ночь со 2-го на 3-е пришли в Копенгаген, странное было чувство, когда после пяти суток в море кругом земельские огоньки. Около часа ночи стали на якорь. Вы, должно быть, читали в газетах, что императрица Мария Федоровна была на «Св. Анне». Рассчитывали простоять там часа два, а простояли 36 часов. Пребывание там, кажется, будет памятным всем, у всех были приключения… Один из наших матросов свалился ночью в воду, и его забрали в полицию — пришлось выкупать. Из Копенгагена мы вышли уже около 4-х суток, теперь приближаемся к Трондгейму. Погода все время хорошая. По-прежнему развлекаемся граммофоном, а по вечерам — домино. Мы идем уже целый день фьордом, кругом чудные виды…

Горячо любящая Вас Мима».

Еще одно письмо, полное почти детского восторга и радости:

«…в общем, мы все время проводим очень дружно и смеемся много. Я, кроме всего, еще развлекаюсь лазанием на мачту. Давно я себя не чувствовала такой здоровой. Многие говорят, что я на глазах поправилась… Папа, крепко-крепко Вас целую и детишек также. Возвращаться буду во всяком случае после двадцатого…»

В свою очередь Георгий Львович 27 августа писал Екатерине Константиновне из Трондгейма:

«Сейчас ухожу из Трондгейма, где задержался из-за неисправности норвежских банков. Здесь я запасся всем для китобойного дела и зверобойного. Следующий порт Тромсе, потом Варде и Александровск. В Архангельск совершенно нет времени зайти. Очень жаль, что в подробностях не могу описать посещение императрицы. Сначала я был у нее, потом она приехала ко мне на судно и осматривала все, говорила с командой…»

И следующее письмо Ерминии Александровны еще полно почти детских восторгов:

«Дорогие мои папочка и мамочка! Вот уже я в Северном Ледовитом океане — ночью прошли Полярный круг. В Трондгейме простояли почти неделю, дожидаясь двух ботов… Первое утро в Трондгейме лил дождь, потом к вечеру стало лучше, и мы, т. е. Юрий Львович, Леночка и я, отправились в автомобиле смотреть окрестности… На следующий день мы отправились всей компанией на тот берег фьорда за грибами. Грибов было довольно много — норвежцы их, оказывается, не любят, и привезли порядочную корзину… В Трондгейме к нам присоединилась еще новая личность — гарпунер Денисов. Довольно интересно рассказывает про китов… В самый день отъезда механик наш вдруг отказался идти дальше, и притом так неожиданно, что вещи его остались на судне. Я ужасно была рада, и, кажется, никто особенно не пожалел. Здесь все такие симпатичные люди, он один портил компанию…»

Но уже следующее ее письмо заставило душу немного похолодеть. В нем важна каждая строчка, поэтому я привожу его полностью:

«10 сентября.

Дорогие, милые мои папочка и мамочка!

Если бы знали, как мне больно было решиться на такую долгую разлуку с вами. Да вы и поймете, так как знаете, как мне тяжело было уезжать из дома даже на какой-нибудь месяц. Я только верю, что вы меня не осудите за то, что я поступаю так, как мне подсказывает совесть. Поверьте, ради любви к приключениям я бы не решилась вас огорчать. Объяснить вам мне будет довольно трудно, нужно быть здесь, чтобы понять. Начать рассказывать надо с Петербурга. Вы, должно быть, читали в «Новом времени», что кроме Юрия Львовича участвует в экспедиции и лейтенант Андреев. Этого Андреева я видела в Петербурге на «Св. Анне» и как-то сразу почувствовала недоверие и антипатию. Вышло по-моему, и он действительно страшно подвел. Дело в том, что в последнюю минуту ему приспичило вдруг жениться, и он с этой целью после нашего отплытия из Петербурга уехал в Одессу, обещая присоединиться в Александровске. Этот Андреев — друг детства всех Брусиловых, и никому не могло прийти в голову, что он так подло подведет. Я, конечно, его семейных дел не знаю, но думаю, когда решаешься принять участие в таком серьезном деле, то можно предварительно подумать, в состоянии ты его исполнить или нет. С Андреевым должны были приехать в Александровск ученый Севастьянов и доктор. С доктором договорились еще в Петербурге, но вдруг накануне отхода оказалось, что ему мама не позволила, а попросту он струсил. Найти другого не было времени, и потому это было поручено тому же Андрееву. Сначала все шло благополучно, затем в Трондгейме сбежал механик. Потеря была невелика, так как наши машинисты прекрасно справляются и без него, но все-таки было неприятно. В Александровск мы пришли с порядочным опозданием, так как задержались в Копенгагене и Трондгейме, и теперь каждый день дорог, так как льды Карского моря проходимы только теперь. Конечно, Андрееву это было прекрасно известно, и он должен был давно дожидаться нас в Александровске. Вы не можете себе представить, какое тяжелое было впечатление, когда мы вошли в гавань и оказалось, что не только никто не ожидает нас, но даже известий никаких нет. Юрий Львович — такой хороший человек, каких я редко встречала, но подводят его самым бессовестным образом, хотя со своей стороны он делает все, что может. Самое наше опоздание произошло из-за того самого дяди, который дал деньги на экспедицию. Несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, так что из-за этого одного чуть дело не погибло. Между тем, когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уж того, что экспедиция Седова, по всему вероятному, кончится печально. Здесь на местах мы узнали о ней мало утешительного. Пожалуйста, только никому не говорите о всех этих подробностях. Вообще, когда мы пришли в Александровск, положение было довольно печальное, а тут еще один из штурманов заболел не то острым ревматизмом, не то воспалением коленного сустава, он лежит, температура очень высокая, и доктор здешний говорит, что ехать ему нельзя. Трех матросов пришлось тоже отпустить. Аптечка у нас большая, но медицинской помощи, кроме матроса, который когда-то был ротным фельдшером, — никакой, все это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать, что могу, и, вообще, чувствовала, что если я тоже сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу. Юрий Львович сначала, конечно, и слышать не хотел об этом, хотя, когда я приступила с решительным вопросом, могу я быть полезной или нет, сознался, что могу. Наконец согласился, что я телеграфирую домой. Вот и вся история, и я лично чувствую, что поступила так, как должна была, а там — будь что будет. Будь я так слаба, как прежде, конечно, нечего было и думать, но я за это лето, в основном в последний месяц, так поправилась, что даже люди, которые видели меня каждый день, поражаются тому, как я стала хорошо выглядеть. Вообще чувствую, что здоровье ко мне окончательно вернулось. Мне так много хочется вам рассказать! Еще можно будет написать с острова Вайгач. Я ужасно боюсь одного, что как-нибудь попаду в газеты, так как здешние люди от скуки страшно любопытны, а у нас есть второй гарпунщик, который питает страсть к репортерству…

Сейчас выяснилось, что Севастьянов и доктор, может быть, успеют приехать, тогда, конечно, я не поеду, во всяком случае это письмо пошлю только тогда, когда это выяснится, и если вы его получите, то знайте, что я уехала, и ждите известий с Вайгача. Во Владивостоке будем в октябре или ноябре следующего года, но если будет хоть малейшая возможность, пошлю телеграмму где-нибудь с Камчатки. Леночка уверяет, что если я поеду, то и она тоже, но она такой большой ребенок, что не знаю, как и отнестись, и отговариваю ее, так как уверена, что она плохо соображает, на что идет. Об одном убедительно прошу вас: не забывайте без меня тетю Жанну, я бы даже хотела, чтобы вы ей посылали побольше, так как мне до возвращения деньги все равно не будут нужны. Вообще, распоряжайтесь ими без всяких церемоний…