Преемник - Марина и Сергей Дяченко

* * *

Кабинет отца приносил Тории забвение.

Днями напролёт она просиживала за огромным столом, глядя перед собой и ни о чём не думая. Всякий, кто проходил в такие часы под дверью её кабинета, невольно понижал голос и поднимался на цыпочки — будь то зелёный студент либо сам господин ректор. Тише, госпожа Тория работает.

Она действительно работала — часто оставаясь на ночь, гнула спину над книгами, старательно делала выписки, готовясь к лекциям, которым так и не суждено было состояться. Она точно знала, что ей будет страшно подняться на кафедру и посмотреть всем им в глаза…

Она не уточняла, кто такие «все они». Все они знают, что она отреклась от сына; может быть, им известно, почему она это сделала. Той девчонке-комедиантке, невесть как оказавшейся на её пути, наверняка известно всё… Впрочем её, Торию, и раньше не особенно заботило чужое мнение. Ей хватает собственного судьи, с некоторых пор угнездившегося в душе.

Кабинет недоступен для суеты и осуждения. В кабинет не проникают посторонние мысли; Тория уверила себя, что здесь можно думать только о великих исторических событиях, о боях и царствах, о магах и полководцах… И ещё об отце, декане Луаяне.

Она совершала долгие обходы, выискивая в кабинете всё то, к чему отец когда-то прикасался. Она собрала в библиотеке все его рукописи и часами глядела на страницы, не видя слов, любуясь только почерком. Целые главы из книги «О магах» сами по себе засели у неё в памяти с точностью до запятой.

Она построила вокруг себя непрочный, зато вполне непроницаемый мир; не спокойствие, но некая иллюзия спокойствия — и всё это рухнуло, когда в один из дней в кабинет заглянул возбуждённый служитель.

— Госпожа моя! — воскликнул он радостно. — Вот хорошо как, и господин Луар к нам пожаловал, в библиотеке он, сами можете…

И отшатнулся, увидев, как переменилось её лицо.

Деревянным голосом она поблагодарила. Заперла за служителем дверь; распахнув первую попавшуюся книгу, уселась за работу — но с таким трудом выстроенная защита обрушилась, рука с пером мелко вздрагивала, глаза смотрели слепо, а в ушах звучали попеременно вкрадчивый смех Фагирры и звонкий выкрик той девчонки: «Я от своего сына не отрекалась!» Она поднялась, чуть не опрокинув кресло. Вцепилась ладонями в край отцова стола, будто прося помощи и защиты; не дождавшись ни того, ни другого, отперла дверь и вышла.

Кто-то шарахнулся с дороги и потом испуганно поздоровался — уже из-за спины. Она шагала по коридорам, лицо её было бесстрастным, а в душе сшиблись и сцепились клубком паника, стыд, трусливое желание бежать, малодушная боязнь упрёков — и некое чувство, которого она долго не могла распознать, а распознав, не поверила.

Она хотела его видеть. Она должна была его видеть, потому что долгими бессонными ночами ей не раз являлась мысль о его смерти. В бреду она почти желала этой смерти — и теперь радовалась, что её чёрные помыслы не навредили ему, что он по крайней мере жив…

Она подошла к дверям библиотеки. Отступила, вернулась; каменные лица с барельефов смотрели в пространство такими же, как у неё, отрешёнными глазами. Поклонился встречный студент; замешкался, будто желая о чём-то спросить — и сразу же ретировался. Пусто. Никого нет.

Дверь открывалась без скрипа.

Ей показалось, что библиотека пуста; под окном вылизывал шкуру поджарый кот-мышелов. Покосился на Торию жёлтым глазом; вернулся к своему занятию.

Она испытала мгновенное облегчение — и тогда за ближайшим высоким стеллажом кто-то пошевелился и вздохнул.

Она подавила желание бежать. Постояла, медленно, как по тонкому льду, сделала один шаг и другой.

Он сидел у подножия стремянки — на полу. Книги громоздились перед ним стопкой; Тория видела только вытянутую ногу с потёртой подмёткой сапога, опущенные плечи да закрывающие лицо светлые волосы.

Тория беззвучно вскрикнула. Эгерт. Он сидел, как сидел обычно Эгерт — та же поза, те же падающие на глаза светлые пряди…

Дыхание её сбилось. Тот, что сидел на полу, услышал присутствие другого человека и поднял голову.

Из-под светлых волос в лицо Тории глянул отрешёнными прозрачными глазами молодой Фагирра.

Посыпались с полки опрокинутые книги. Крича — и по-прежнему немо — она прорвалась сквозь заступившие дорогу стеллажи; зажимая рот рукой, вышла из Университета и почти бегом поспешила домой. С прокушенной ладони капала кровь.

В тот же день, поспешно собрав Алану и ничего не понимающую няньку, госпожа Тория Солль отбыла в загородный дом.

* * *

Над подмостками южан пузырился линялый навес. Зрители стояли подковой, время от времени взрывался утробный смех; затесавшись в самую гущу, я обречённо смотрела одну пьесу за другой.

Хаар перегибал палку. Ежесекундно желая ублажить самого непритязательного зрителя, он шёл порой на совершеннейшие пошлости; в одном из фарсов на сцену выносили настоящее дерьмо на лопате — а после диалога, состоящего сплошь из крепких словечек, опрокидывали благоухающую кучу на лысую голову придурковатого комика.

Толпа хохотала от пуза. Тут и там шныряли карманники, так что узелок с пожитками приходилось крепко прижимать к груди. Уши мои горели от стыда — не то за себя, не то за Хаара, не то за лысого комика; это ненадолго, говорила я себе. Скоро вернётся Луар…

Денег у меня почти совсем не осталось. Честно говоря, лучше бы мне было наняться в трактир служанкой. Никто не вспомнит, что после отъезда Флобастера я оказалась ни с чем; никто не вспомнит, что в труппу Хаара меня занесло не от хорошей жизни… Скажут — переметнулась. Сам Хаар решит — переметнулась, сманил-таки… Да что там Хаар, и при чём здесь пересуды. Сама я в это поверю, вот в чём беда. «Переметнулась»…

Двойное предательство. Уж лучше служанкой в трактир…

Но мысль о трактире вызывала во мне какой-то мистический страх. Сразу вспоминались слова Флобастера — «всю жизнь будешь мыть заплёванный пол и выслушивать брань»…

Я передёрнулась, как от холода. Толпа вокруг значительно поредела — фарс сменился какой-то драмой, донельзя скучной, Хаар не умеет ставить драмы, вот почему он их так не любит…

Потом я поняла, что меня заметили. За занавеской — в том самом месте, где обычно бывает дырочка — обнаружилось некое движение; мне показалось, что я вижу даже мигающий в прорехе глаз. Глядели из-за фанерного дерева посреди сцены, да и сами персонажи в перерывах между репликами бросали на меня косые ревнивые взгляды. Тот самый перемазанный дерьмом комик, старуха с неожиданно звонким детским голоском, герой-любовник с круглым как барабан лицом и масляным взглядом, героиня, красивая дамочка с капризно оттопыренными губками…

Мои будущие спутники. С ними жить под одной крышей, с ними делить хлеб и вино, деньги, ругань…

У южан очень большая труппа. Человек десять, не меньше. Вряд ли они обрадуются пришелице, чужачке, конкурентке…