Якса. Бес идет за мной - Яцек Комуда

Гунна смотрела ему вслед, запоминала, как он уезжал – один среди стражников, выше и горделивее их, точно молодой дубок в хвощах.

* * *

Иснова степь бежала из-под копыт, расстилалась впереди. Издалека – лишь чуть волнистая, обрамленная далекими горами, вблизи она оказывалась землей, взрезанной морщинами: ярами, звеньями скал и провалами.

Хунгуры опередили Конина; лишь несколько держались позади; присматривали за ним, хотя парень не подавал и знака, что намеревается убегать.

Согласно приказаниям Альмоса, они сделали несколько кругов вокруг скал и изгибов Тургая. Искали следы за широкой полосой, вытоптанной табуном Ульдина. В Бескрайней Степи любой конь и человек оставляет за собой след, четкий словно тропа. Сломанный сухостой, следы копыт в высокой траве, заметные, даже когда всадники разделялись и ехали поодиночке.

Они искали… Две дюжины пар глаз всматриваются в выжженную зелень степи, внимательные, как птицы, и быстрые, как змеи.

Тем, кто высмотрел что-то, был Конин. Вдруг спрыгнул с коня, присел у кустарника, принялся махать, описывать руками круги. Хунгуры не спускали с него глаз, начали разворачиваться, подъехали к молодому. Конин склонился, показал на сломанные побеги репейника, а когда Альмос приблизился, отвел ногой сохнущие травы, показав высохшие шарики конского навоза. Потом склонился и покорно пал на колени, сгибая шею перед сотником.

С коня слез костистый, сухой хунгур в остроконечном колпаке. Склонился, покрошил навоз руками, попробовал, сплюнул. Посмотрел дальше, ища новые следы.

– Они были тут, прежде чем солнце встало на маковке Матери-Неба, – прохрипел: – У Ноокора Конина глаза как звезды, как у сокола, орла… – причмокнул.

Альмос улыбнулся, но на короткий миг. Махнул свернутой нагайкой.

– На коней! Гоним! Долго мне ждать?!

Ждать не пришлось. Помчались через миг. Один раз найденный след уже не теряли. Шли по нему, как гончие псы кагана; рысью, порой разгоняясь до галопа. Находили всё новые знаки присутствия таинственных ездоков. Было понятно, что те кружили, пытались затереть следы. Тщетно: глаза хунгуров читали в диких полях как в открытой книге. Сперва попытка перейти Турчай: въезд и выезд из реки на том же берегу. Потом несколько новых, взаимно пересекающихся кругов, зигзаги. В конце – снова помог острый взгляд Конина. Лица хунгуров веселели. Они похлопывали Ноокора по спине; он уже был почти свой. К добру или к худу.

Летели степью до самых сумерек. Не спали. Кто мог – покачивался в седле. Осенняя ночь, хоть Княжич и не взошел, расцветилась феерией звезд, дождем падающих огоньков – едва лишь на западе растворился последний отблеск прячущегося солнца. Степь, теперь мрачная и влажная, говорила с ними голосами птиц, шелестом трав, крадущихся животных, далеким воем волка.

Ночь была холодной, но обещала солнечный день. Они ехали шагом сквозь океан трав, справа от них была Осевая Звезда, одинаковая для всех наций, племен и народов. Они ехали на запад, вослед таинственным всадникам, искали путь по звездам, в то время как над ними по темной бездне неба медленно двигался Большой Конь, как некогда, в века камня и дерева, он указывал дорогу к Ведде древним племенам.

Перед рассветом они напоили коней из глинистых луж – мутной мерзкой водой, которая, однако, была не помехой кудлатым коникам хунгуров. Уже в седлах стражники потянулись к сумам и мешкам за полосками сушеного мяса, которое отрезали у губ кривыми ножами. Потянулись за баклагами с кислым кобыльим молоком. Старик хотел подать свою Конину, который единственный отправился в эту поездку без припасов, но Альмос ударил его нагайкой по руке.

– Позже. Как заслужит, так и съест. А пока – вперед, Ноокор. Высматривай зверя! Лети!

Конин выдвинулся в голову колонны. Обожженный солнцем, сгорбленный, в шерстяном колпаке, спадающем на спину и плечи отворотами, он не слишком отличался от хунгуров. Не плакал, не скулил. Шел на Диком Амане, который уже понял, что его ждет долгий путь, а потому следует щадить силы, и стал держаться позади, не рвался вперед.

– Сурбатаар Ульдин будет зол, если ты потеряешь его товарища, – оскалил зубы в фальшивой ухмылке старый хунгур. – Ты должен думать как предводитель стаи, а не как мясник.

– Ульдин уже ничего не значит. Старая овца пойдет на лежку. А старый баран? Куда пойдет он? Только в бездну!

Хунгуры кивали – все, кроме одного. В конце цепочки ехал воин в кожаном панцире и шлеме, что полукольцами надвигался на глаза. Он тоже не выглядел как подданный кагана. С Конином заговорил лишь единожды.

– Не можешь говорить? – спросил. – А ведь язык у тебя есть. Наверняка не хочешь, потому что ты не с нами! Багадыр Альмос, я могу попытаться…

– Оставь его, Глеб, – отозвался старик раньше предводителя. – Ты тоже не наш. Не лезь мне на глаза, дрегович, а то я заставлю кричать… тебя.

Воин кивнул и отвел коня со злой холодной ухмылкой.

День вставал горячий, как бывает в степях в начале осени. Желтое солнце пряталось за туманами на горизонте, чтобы наконец выплыть огромным шаром, начав жарить кожу, прикрытую кафтанами и кольчугами. Забиралось все выше, а они ехали. След не кончался; они находили новые знаки – на этот раз говорящие, что зверь ближе. Погасшее, неумело замаскированное, рассыпанное кострище с отпечатками копыт. Подкованных – это был особенный знак лендичей, поскольку хунгуры не подковывали коней железом.

Близился полдень, когда один из воинов – низкий, широкий в плечах, в кожаном, с набойками шишаке, что опускался длинными клапанами на спину, – склонился в седле, хватаясь за живот, затрясся, а потом упал, словно дуб, на землю. Его конь сделал несколько шагов за остальными, встал, когда старый воин развернул своего жеребчика и свистнул, обращая внимание остальных.

Пожилой хунгур какое-то время ощупывал лежащего, развел полы его кафтана, прикладывал руки к груди, вслушивался в дыхание.

– Он бледный и мокрый, багадыр! – доложил наконец. – Это запор во внутренностях, когда кровь в жилах останавливается, а сердце перестает биться. Нужно положить его в юрте, потому что только битьем в бубны сумеем отогнать духов болезни.

Конин медленно присоединился к остальным. Смотрел на бледное лицо лежавшего, пену на его губах, трясущиеся руки.

– Он не из стражи, – через губу бросил Альмос. – Ты ведь слышал, что нам приказал каган? Летите быстрее птиц, а если отвалятся у вас перья, не подбирайте их. Мы не станем задерживаться. За мной!

Развернул коня на запад, но когда один из хунгуров потянулся к поводьям скакуна, который остался от лежащего, ударил его по руке нагайкой.

– Ну! – пригрозил еще раз, пока тот не отпустил. Поводья тотчас подхватил слуга Альмоса из невольников и поволок вороного конька за собой. Сотник обернулся, будто все это перестало его интересовать.

Безо всяких чувств и эмоций, словно это обычная, повседневная мелочь, остальные разбирали вещи больного. Забрали кривой меч и выгнутый лук в сагайдаке. Сумку с провиантом. Подходили один за другим, но очередность была нарушена: вдруг сбоку придвинулся Конин. Схватил колчан, набитый стрелами с серым оперением…