Дьявол в сердце - Анник Жей

Я зарылась в мои бумаги, в то время как он прохаживался туда-сюда с отсутствующим видом, открывая металлический шкаф, пробегая глазами бумаги. Я была тщательно одета. Правда, мой туалет не очень подходил для ревностной католички, но был идеален для роковой женщины и для моего «Первого встречного». Черное обтягивающее платье, прическа, духи. Нравился ли Вейссу «Балтазар»? У Люка был нюх во всех смыслах этого слова, малейшая деталь привлекала его внимание.

Во всяком случае таким я представляла себе Вейсса.

Судя по его манере ощущать мое присутствие, двигаться в заданном пространстве, по его голосу, я была уверена, что он будет великолепным любовником.

Когда терпеливо и с уважением наблюдаешь за кем-то, ужас сколько можно заметить деталей. Их сумма составляет личность, мозаику, которой всегда недостает кусочка, но которую ты продолжаешь побеждать. Я уже насмотрелась на «текника», и поэтому новшество в виде сандалий заинтриговало меня.

Я открыла словарь, я знала Вейсса: все, что он делал, было исполнено смысла. «Сандалии, жен. р., от латин. sandalium, в свою очередь, от греч. sandalon, обувь из дерева, ремешками прикрепляющаяся к стопе. В начале христианской эры первые священники надевали сандалии во время священных церемоний».

Я закрыла словарь Робер. Сандалии Вейсса были похожи на сандалии Христа на витражах. Я бы охотно сняла одну, чтобы поласкать щиколотку, помассировать пятку. Я бы наклонилась и поцеловала бледные ножки, которые усиливали мое смятение. У Вейсса были красивые ноги, но я была его ахиллесовой пятой.

Единственный объект моих желаний был причиной моего беспокойства. Вейсс инспектировал картотеки, шкафы, стеллажи. Разве ему так нужно было везде рыться, как он это делал с самого прихода? По его поведению можно было предположить, что он демонстрировал свое удовольствие от встречи со мной и, несомненно, хотел, заходя поминутно в мою комнату, видеть меня.

В то же время ничто не подтверждало справедливости этой теории. Это могло быть так, а могло быть иначе. Ничто не доказывало, что Вейсс мной интересовался. Это было как Бог, как мое выздоровление, благотворная тайна театра, бутылка, наполовину полная и наполовину пустая. Орел — ты выиграл, решка — я проигрываю.

«Старина, да ты в плохом настроении», — подумала я. Вдруг священник остановился рядом со мной, перечитывая письмо, которое напечатала Мирей. Он наклонился, открыл ящик моего стола и стал искать черный фломастер, прошло сто лет, прежде чем он его нашел. Я покраснела и подумала, что, может быть, он делал все это, чтобы посмотреть на мои ноги. Я довольно-таки высоко положила ногу на ногу и из-за жары не надела чулок. Вейсс выпрямился, подписал бумагу и улыбнулся мне с отсутствующим видом.

— Как дела? — спросил он.

Казалось, ему было наплевать на меня, как на свой первый потир.

— Очень хорошо, — ответила я. Он был уже в соседней комнате.

Я принимала желаемое за действительное. Вообще, есть ли Бог?

Мирей нарушила мою задумчивость.

— У меня есть талоны в кафетерий. Вы пойдете, отец? — спросила она, закрывая ящики на ключ.

Я бы отдала все, чтобы быть на ее месте и интересоваться его ответом, как прошлогодним снегом, да только я была на своем месте и его ответ меня удручил.

— Спасибо, Мирей, в следующий раз.

* * *

«Надо внести полную ясность», — сказала себе Элка, фурией влетая в церковь. Что еще замышлял ангелочек? Служба уже началась. Мирей ничего не преувеличила. Церковь Благовещения — место встречи угнетенных и оскорбленных. Кассиры, швеи, проститутки, бродяги, заблудившиеся туристы, мелкие воришки, пьяницы и квартальные полицейские останавливались на этом зыбком плоту по причинам, совсем не связанным с идеей Спасения души.

Церковь Благовещения казалась прибежищем, пользующимся доброй славой. Зимой, без сомнения, здесь было тепло. Летом в прохладе, под колоннами, высокими, как пальмы, ждал легкий ужин. Запаха ладана уже не чувствовалось, стоял мощный запах затхлости. Не было ни органа, ни хорала, был компакт-диск со «Страстями по Святому Иоанну». Музыка Баха отличалась тем, что выражала какую-то совершенно особую боль, которую, однако, все чувствовали.

Элка пробралась между соломенными стульями и устроилась с краю у прохода, чтобы видеть отправляющего службу, несмотря на расстояние. Церковь Благовещения была большая, как собор. Элка заметила нескольких проституток и улыбнулась им на ходу. Ее платье с разрезом не выделялось среди мини-распашонок и туфель на платформе. Было несколько красивых блондинок в узких коротких брюках, проколотые или татуированные пупки виднелись из-под заношенных вышитых маек. Одна рыжая надела африканский парик с плюмажем, брюки клеш от бедра обтягивали ее маленький соблазнительный зад. Элка подумала, что она сама тоже была проституткой на свой манер. Все, что она сделала в жизни без души, чтобы выиграть больше денег или просто выиграть, припомнилось ей сейчас.

Теперь Элка считала, что каждая минута ее жизни священна, и придавала ей совершенно такое же значение, какое она раньше придавала геройским поступкам и созерцанию.

Музыка напомнила ей хор в церкви Мадлен. Июньским вечером они слушали «Страсти по Иоанну» с Мелким Бесом. На эстраде, поставленной перед алтарем, выстроились семь рядов: баритоны, сопрано, басы, басы-баритоны и меццо; молодые и старые подмастерья музыкального спектакля. Она снова увидела красную книжечку, листы которой они переворачивали, в то время как поты, исходящие из их многочисленных глоток, звучали, чтобы создать великолепный унисон. Она вспомнила черные платья женщин и темные костюмы мужчин, их красивые внимательные лица, обращенные к дирижеру, который легким, воздушным жестом придавал смысл этому движению. Рука его казалась чайкой над морем. Она плакала от счастья, погруженная в океан звуков, сплавленных в единую гармонию. Она улавливала высокие и низкие звуки, которые пузырьками появлялись на поверхности и исчезали, захватывающую объемность, сама разнородность которой объединяла этот мощный поток.

Музыка преобразовывалась в стонущее море. Зыбь вибрировала, по ней пробегали течения. Прилив и отлив поднимались и опускались в теле Элки, но внутри бездонной пропасти звука царило безбрежное озеро, озеро гения Баха.

По вторникам Вейсс покидал заложников рака ради двора чудес. Калеки эпохи смешивались с местными служащими. Элка наступила на несколько листков с церковными гимнами, обнаружила две бутылки на стуле, старые газеты и экскременты за колонной. Она заняла место среди девушек. Японцы щелкали бродягу, заснувшего перед «Душами чистилища». Вошла слепая с волкодавом-поводырем, который улегся в проходе.

В полумраке алтаря Вейсс вел борьбу против бремени социальных условий. Прилив нищеты и коррупции захлестывал его, но, вместо того чтобы бросить все, ангелочек бился, как настоящий черт. Потеряет ли он почву под ногами? Упадет ли, сбитый зыбучими песками действительности?

Пахло мочой, спермой и потом — в общем, запахом жизни. Соседки Элки красились.