Подменыш - Джой Уильямс

– Озеро Фрэнни замерзло, – сказал Джесси. – В нем нельзя плавать, Перл. Как ты называешь оленя-мужчину?

– Перл, помнишь, как ты нашла в воде бутылку с посланием? – спросил Трэкер.

– Да, – сказала Перл. – Там было написано «Привет».

Даже никакого пожелания удачи. Во рту у Перл было кисло и сухо. В животе бурлило. Выпить прямо сейчас – и мысли прояснятся, она это знала. Один стакан – и ей станет лучше. Но она должна бросить пить. Она падшая женщина, ужасно падшая и пьяница. Она совсем бросит пить. Ну, может, изредка только пиво. Нет, никакого пива. Ничего. Она почувствовала, как Сэм пытается высвободить руку.

Что же случилось прошлым вечером? Что она сказала? Возможно, что и ничего. Слова не годятся ни для чего, кроме будничных дел. Но что тогда сказать о мыслях? Мысли – штука важная. Она подумала о бутылке на волнах. Все бутылки пустые или уплыли. Прощайте.

Ашбел что-то говорил ей. Казалось, он говорит не своими словами. Она его не понимала. Дело было в его зубах. Такими они были большими и широкими, деформированными.

– Перл, – сказал Тимми, – мне снилось прошлой ночью, что за мной бежит черная собака. Мне было ужас как страшно.

– Это дьявольский сон, – сказал Трип. – Ты же знаешь, Иуда был одержим Дьяволом, и когда Иисус его изгнал, Дьявол убежал черной собакой.

– Иисусу это не особо помогло, – сказал Питер, – изгнать дьявола из Иуды.

Он стал быстро дергать головой.

– Не делай так, – сказала Перл.

– Ну, Трип думает, он все знает, но он не знает.

– Не ссорьтесь здесь, – взмолилась Перл, – у меня и так болит голова. Ну-ка, выметайтесь отсюда, все, пожалуйста.

Она выпустила руку Сэма. По ее животу ползала Энджи. Ее увечная ножка тяжело и плоско волочилась.

– Мне надо подумать, – сказала Перл. – Мне надо вставать.

– Сегодня наш деньрожденный день, Перл, – сказал Тимми. – Ты ведь не забыла, а?

Сердце Перл тяжело стучало. Она вспомнила, как записывала что-то. Она вспомнила, как наклонилась погладить собаку, а другая собака наскочила ей на спину. Телесность зверей. Их возмутительные ухватки! Или ей это приснилось? Теперь она вспомнила. Прошлой ночью ей приснился поразительный сон, и она записала его.

– Ты идешь завтракать, Перл? Мириам делает вафли. Которые круглые.

– Да, – сказала Перл, ощутив дурноту в животе. – Да, да, а теперь уходите.

Перл медленно встала с кровати. На конторке лежала ее расческа с рыжими волосами. Рядом с ее стаканом и бутылками лежало перо, забытое Питером.

Она слышала, как за дверью Трэкер говорит:

– Сумасшедшие пахнут морем. Сразу чуешь. Такой прямо запах от них.

Она пахла морем? Перл вошла в ванную и наполнила раковину холодной водой. Сделав глубокий вдох, она опустила лицо в воду. Так делали кинозвезды, разве нет? Для ухода за кожей. Они пользовались дыхательными трубками.

Лучше ей от этого не стало. Она насухо вытерла голову. Безрадостно оделась, глядя на пустое место на стене, где висело зеркало. Безрадостно она подошла к окну и посмотрела на ватное жаркое небо. Она услышала, как кто-то из детей поет:

Она оглядела комнату в поисках чего-то, на чем она могла записать сон приснившийся прошлой ночью. Ничего похожего не попадалось. Она села на кровать и уставилась на экран перед камином. На медной поверхности были отчеканены охотники, стреляющие в птиц из-за деревьев. Экран неровно поблескивал. Рты и глаза охотников были забелены воском. Аарону, охотнику, нравился такой мотив. Но в итоге он сам оказался в положении жертвы. Главным охотником был Бог, любящим охотником.

Перл перевела взгляд за экран. В золе лежал детский линованный блокнот. Она отодвинула экран и взяла блокнот. Она писала в блокноте мелом. Буквы были грубыми и неровными.

* * *

Я ПЕРЛ ВЕРЮ ЧТО МОЙ СЫН СЭМЮЭЛ

Перл остановилась. Пожалуй, ей стоит привести себя в чувство, осушив стакан, прежде чем читать дальше. Ее рука дрожала. Столетия назад была просвещенная цивилизация – не так ли? – которая, вместо того чтобы наказывать ведьм, наказывала тех, кто верил в них. Ее никогда не наказывали. Ее никогда не наказывали, как следует.

Рука Перл онемела. В каком-то смысле она еще не протрезвела, сердце ее глухо бухало, и все вокруг кружилось и падало. Она встала с кровати, глядя на слова.

В комнате было так душно. Небо было мутным и хмурым. Часы показывали семь. Ной собрал в ковчег животных по семь. Часы внизу пробили шесть раз, но это были старые корабельные часы. Перл выронила бумагу с чувством скорее неприязни, нежели ужаса. Тошнотворные пьяные выдумки! Подозрения и жалобы! Это же полная ахинея. Дикие уродские слова перешли в толстую ровную меловую линию. Словно сердечный пульс, пропавший на кардиограмме. Или энцефалограмме. Смерть разума.

Возможно, она, наконец, зашла слишком далеко. Ее мозг скукожился и воспалился. У нее были галлюцинации и приступы ненависти и мелочности. Она всегда подозревала своего Сэма (и его никогда не звали Сэмюэл, ни разу, что только подтверждало, насколько она была пьяной, чтобы написать такое), она никогда не была ему достойной матерью, своему единственному ребенку, своей единственной зацепке в жизни, на самом-то деле. Он всегда был грустным и тихим, и она его не знала, но это была только ее вина. И он всегда казался не таким, как все, но, в самом деле, каким еще ему быть? Какая-то его глубинная часть до сих пор, вероятно, помнила холодный шок той ужасной самолетной аварии. Даже на младенце должен был сказаться миг ужаса, миг, когда кругом в вонючем болоте люди превращались в мясо и статистику.

Какой опасной женщиной она была! Она с отвращением скомкала бумагу и порвала на кусочки. Она вернулась к кровати и, вздохнув, легла на нее. Она лежала с открытыми глазами, а когда закрыла, ей стало плохо. Она ненавидела ночь, ночные битвы с ужасом и временем, но она снова выжила. Еще бы чуть-чуть – и конец, подумала она. А теперь был день, новый день, день рождения. Сэм был самым обходительным, самым скромным из всех детей. Окутать его своим наваждением, сделать его инструментом ее болезни… Она застонала. Не удивительно, что ребенок нашел прибежище у своей бабушки. Любая фантазия была бы предпочтительней, чем ее собственная.

Она вспомнила, как один раз увидела старуху на пляже. Это был единственный раз на острове, когда она увидела ее без Сэма, и сперва она встревожилась, увидев ее там, сидящей на пляже, на берегу, среди камней, пока по небу ползли тучи, из-за которых выглядывало солнце, отчего старуха то светлела, то темнела. Старуха показалось ей чем-то вечным, ожившей вечностью, существом, знавшим все, источником всего, что окружало Перл.