Кончина СССР. Что это было? - Дмитрий Несветов

Руслан Имранович Хасбулатов

Член-корреспондент Российской академии наук, профессор, заведующий кафедрой мировой экономики Российской экономической академии имени Г. В. Плеханова

В те годы Председатель Верховного Совета РСФСР.

Итак, о последствиях ГКЧП и о той новой реальности, которая начала возникать на пространстве СССР после трех дней в августе 1991-го.

Несмотря на то что в центре нашего внимания события послеавгустовские, нам с вами, Руслан Имранович, не обойти темы и сюжеты, касающиеся собственно самого путча. Многие из очевидцев и участников, с кем мне довелось поговорить, с чьими воспоминаниями и свидетельствами случилось ознакомиться, практически единодушно сходятся в оценке вашей роли в развитии событий как весьма заметной и существенной – в смысле политическом, организационном, мобилизационном. Одно только ваше предложение сделать из здания на Краснопресненской набережной, из Белого дома, штаб сопротивления дорогого стоит.

Так вот какие эпизоды в ряду событий тех трех дней вам запомнились лучше и отчетливее остальных? Какие из них вы считаете наиболее принципиальными или решающими, если угодно?

Это три эпизода. Два эпизода связаны непосредственно с президентом Ельциным и один эпизод – с Председателем Верховного Совета СССР Лукьяновым.

Первый эпизод. Сообщение о ГКЧП в 7 часов утра (19 августа 1991 г. – Д. Н.) произвело на меня очень сильное впечатление. В Архангельском мы, семьи Хасбулатовых и Ельциных, жили рядом, по соседству. Накануне я вернулся из Сочи, а Ельцин – из Алма-Аты. Я его встречал, довольно поздно разошлись. На следующий день у меня намечалось заседание Президиума Верховного Совета Российской Федерации, на котором я планировал собрать всю делегацию для подписания нового Союзного договора с Горбачевым и согласовать позиции. Не все устраивало меня в этом договоре. Например, Горбачев предлагал уравнять права российских автономий с правами союзных республик. Это вообще-то означало раскол Российской Федерации, полный ее развал. Поэтому я хотел, чтобы вся наша делегация (а она была большая: в нее входило несколько председателей, руководителей областей, краев, мэры Москвы и Петербурга, и у всех были разные мнения) была единой. Ну, а чтобы у нас не было разброда и шатаний на переговорах с Горбачевым в Кремле, я хотел согласовать и достаточно жестко продекларировать наши официальные позиции в этих вопросах, в частности мои и Ельцина.

И когда я услышал про этот вот переворот, я буквально ворвался в дом Ельциных. Наина Иосифовна (супруга Б. Н. Ельцина. – Д. Н.) стояла в гостиной растерянная, понурая, Коржаков был на улице. Наина Иосифовна мне сказала, что Ельцин наверху. Я быстро вбежал по лестнице наверх и застал Ельцина сидящим на краю кровати. Как говорили революционеры-профессионалы в 1920-х годах, он был уже обезоружен. Растерянный, обрюзгший, передо мной сидел глубокий старик, который уже, как мне казалось, был ни к чему не готов, ни к какому сопротивлению. Я говорю: «Борис Николаевич, вы слышали о перевороте? Вы что в таком виде? Одевайтесь, приведите себя в порядок. Нам же надо начать борьбу». Он говорит: «Все потеряно, Крючков нас обыграл. Скоро нас с тобой арестуют». Я говорю: «Что значит “арестуют”? Драться надо, а не сдаваться. Собирайтесь немедленно. Вы же только что прибыли из Алма-Аты, звоните Назарбаеву, звоните Кравчуку, с военачальниками переговорим. Невозможно сдаваться! Полтора года мы с вами какие-то интересы России отстаивали, а теперь сдаемся? Что скажет история о наших действиях? Вы что, Борис Николаевич, так нельзя!»

Приобнял его дружески, говорю: «Пять минут вам на сборы». Сам спустился, начал давать указания Коржакову, кого вызвать и прочее. И тут же сказал, что в доме Ельциных мы организуем штаб для первичной отработки задач.

Насколько я понимаю, там же, в Архангельском, писалось первое обращение к гражданам России по поводу происходящего…