Под сенью девушек в цвету - Марсель Пруст

«Из этого дома невозможно уйти», — говорила г-же Сван г-жа Бонтан, а между тем г-жа Котар, изумленная, что слышит свою собственную мысль, восклицала: «То же самое и я говорю себе всегда, в своем умишке, пред судом моей совести!» — вызывая одобрение господ из Жокей-Клуба, рассыпавшихся в поклонах и словно удостоившихся величайшей чести, когда г-жа Сван представляла их этой маленькой, не слишком любезной мещаночке, которая с блестящими друзьями Одетты вела себя осторожно, если даже не «оборонительно», как она выражалась, ибо о самых простых вещах всегда говорила высоким языком. «Этого не скажешь, вот уже три среды вы мне изменяете», — говорила г-же Котар г-жа Сван. «Это правда, Одетта, я не видела вас целые века, целую вечность. Вы видите, я сама признаю себя виновной, но надо вам сказать, — прибавляла она тоном стыдливым и неопределенным, так как, хоть она и была женой врача, все же не решилась бы заговорить без иносказаний о ревматизме или о почечных коликах, — у меня было столько маленьких несчастий. У каждого свои. И потом, у меня был кризис с мужской прислугой. Хоть я и не так уж властолюбива, не более чем другие, мне пришлось, ради острастки, рассчитать нашего Вателя, который, впрочем, кажется, искал места более прибыльного. Но его уход чуть было не вызвал отставки всего министерства. Моя горничная тоже не хотела оставаться, творилось нечто гомерическое. Невзирая ни на что, я крепко держала руль, и это для меня настоящий урок, которого я не забуду. Я вам надоедаю всеми этими историями с прислугой, но вы знаете не хуже меня, какая это возня, когда приходится менять ваш персонал».

«А мы не увидим вашу очаровательную дочь?» — спрашивала она. «Нет, моя очаровательная дочь обедает у подруги, — отвечала г-жа Сван и прибавляла, обращаясь ко мне: — Она, мне кажется, писала вам, чтобы вы приходили к ней завтра. А как ваши бэби?» — спрашивала она жену профессора. Я с облегчением вздыхал. Эти слова г-жи Сван, доказывавшие мне, что я, когда захочу, смогу увидеть Жильберту, приносили мне как раз то благо, которого я искал здесь и которое в то время делало столь необходимыми для меня посещения г-жи Сван. «Нет, а впрочем, я напишу ей записочку сегодня вечером. Нам с Жильбертой нельзя больше видеться», — прибавлял я, как будто приписывая нашу разлуку таинственной причине, что давало мне еще иллюзию любви, поддерживавшуюся также и благодаря той нежности, с которой я говорил о Жильберте и с которой она говорила обо мне. «Знаете, она бесконечно любит вас, — говорила мне г-жа Сван. — Так вы не хотите прийти завтра?» И вдруг я испытывал радостный подъем, я говорил себе: «Но, в конце концов, почему бы и нет, раз ее мать сама мне это предлагает?» Но я тотчас впадал в уныние. Я опасался, как бы Жильберта, встретившись со мной вновь, не подумала, что мое равнодушие за последние дни было притворством, и предпочитал продолжать разлуку. Пока мы так разговаривали в стороне, г-жа Бонтан жаловалась на то, как ей наскучили жены политических деятелей, ибо она прикидывалась, что всех считает невыносимыми и смешными и что положение, занимаемое ее мужем, приводит ее в отчаяние. «Значит, вы можете вот так подряд принять пятьдесят докторских жен? — говорила она г-же Котар, которая, напротив, благожелательно относилась ко всякому и была исполнена уважения ко всем обязанностям. — Ах, вы добродетельны! Мне в министерстве, конечно, приходится, я должна. Но, ей-богу, мне это не под силу, вы знаете, все эти жены чиновников — не могу удержаться, чтоб не высунуть им язык. И племянница Альбертина в меня. Вы не представляете себе, какая она дерзкая, эта малышка. На прошлой неделе у меня в мой день была жена товарища министра финансов и рассказывала, что ничего не понимает в стряпне. «Но, сударыня, — заметила ей с очаровательной улыбкой моя племянница, — все-таки вы должны были бы знать, что это такое, ведь ваш отец был поваренком»». — «О! мне это очень нравится; по-моему, это прелестно, — говорила г-жа Сван. — Но по крайней мере в дни, когда у доктора прием, вы должны были бы устраиваться поуютнее — цветы, книги, вещи, которые вы любите», — советовала она г-же Котар. «Вот так выпалила в лицо, выпалила, не заставила себя просить. И ни о чем не предупредила меня, маленькая притворщица, хитрая она, как обезьяна. Это ваше счастье, что вы можете сдерживаться: завидую людям, которые умеют прятать свои мысли». — «Но мне в этом нет нужды: я не такая требовательная, — мягко отвечала г-жа Котар. — Во-первых, на это у меня не такие права, как у вас, — прибавляла она уже более твердо, как она делала всегда, если ей надо было подчеркнуть какую-нибудь тонкую любезность, искусную лесть, которую ей удавалось ввернуть в разговор и которая вызывала восхищение ее мужа и помогала его карьере. — И ведь я с удовольствием делаю все то, что может быть полезно профессору».

— Но, сударыня, надо быть в состоянии. Вероятно, вы совсем не нервная. Я, когда вижу, как жена военного министра строит гримасы, я сразу же начинаю ей подражать. Это ужасно, когда вот такой темперамент.

— Ах да, — говорила г-жа Котар, — я слыхала, что у нее тик; мой муж тоже знаком с очень важными лицами, и, разумеется, когда эти господа беседуют между собой…

— Да, вот еще, сударыня, это как с обер-гофмаршалом, он горбатый, не успеет он и пяти минут посидеть у меня, как я уже трогаю его за горб. Мой муж говорит, что его сместят из-за меня. Ну, довольно о министерстве! Да, довольно о министерстве, я хотела поставить это, вместо девиза, на моей почтовой бумаге. Я уверена, что шокирую вас, потому что вы добрая, а для меня, признаюсь, самое веселое — это злословить. Без этого жизнь была бы очень однообразна.

И она все время продолжала говорить о министерстве, как будто это был Олимп. Чтобы переменить разговор, г-жа Сван обращалась к г-же Котар:

— А какая вы нарядная! Redfern fecit?[24]

— Нет, вы знаете, что я верна Раутницу. Впрочем, это переделка.

— Ну, да это же роскошно!

— Сколько, как вы думаете?.. Нет, меняйте первую цифру.

— Как, но это же пустяки, это даром. Мне говорили, втрое дороже.

— Вот как пишется история, — заключала жена доктора. И, показывая г-же Сван шарф, который та подарила ей: — Поглядите, Одетта. Узнаёте?

Из-за портьеры кто-то просовывал голову, церемонно-почтительно, притворяясь для шутки, что боится помешать: то был Сван. «Одетта, принц Агригентский у меня в кабинете и спрашивает, можно ли ему будет прийти засвидетельствовать свое почтение. Что мне ответить ему?» — «Да я буду в восторге», — с чувством удовлетворения говорила Одетта, не изменяя своему спокойствию, которое ей тем легче было сохранять, что она всегда, даже будучи кокоткой, принимала светских людей. Сван уходил сообщить о разрешении и вместе с принцем возвращался к жене, если только за это время не приезжала г-жа Вердюрен. Женившись на Одетте, Сван потребовал от нее, чтоб она перестала посещать «маленький клан» (на это у него были причины, а если бы их и не было, он все-таки сделал бы это, повинуясь закону неблагодарности, который не терпит исключений и подчеркивает неосмотрительность или бескорыстие всех сводников). Он только разрешил Одетте обмениваться с г-жой Вердюрен двумя визитами в год, что опять-таки было крайностью в глазах «верных», возмущенных обидой, которая была нанесена Хозяйке, столько лет относившейся к Одетте и даже к Свану как к своим любимцам. Ибо, если здесь и были изменники, которые порой пропускали вечера и, ничего не говоря, отправлялись к пригласившей их Одетте, готовые в случае изобличения сослаться на то, что им любопытно было встретить Бергота (хотя Хозяйка утверждала, что он не бывает у Сванов, лишен таланта, и, несмотря на это, пользуясь ее любимым выражением, старалась «привлечь» его), в «маленьком кружке» были и свои «фанатики». И они-то, не зная особых правил приличия, часто удерживающих нас от крайних шагов, которые предпринимаются с целью доставить нашему противнику неприятность, желали бы — но этого не добились, — чтобы г-жа Вердюрен прекратила отношения с Одеттой и лишила ее удовольствия говорить с улыбкой: «Со времен раскола мы очень редко бываем у Хозяйки. Это можно было, когда мой муж был холостяком, но для людей семейных это не всегда легко… Господин Сван, откровенно говоря, не переваривает матушку Вердюрен и не слишком одобрил бы, если бы я стала постоянно бывать у нее. А я верная супруга…» Сван сопровождал туда жену на званые вечера, но избегал присутствовать, когда г-жа Вердюрен приезжала с визитом к Одетте. Вот почему, если в гостиной находилась г-жа Вердюрен, принц Агригентский входил один. Его одного только и представляла Одетта, предпочитавшая, чтобы г-жа Вердюрен не слыхала безвестных имен и, видя кругом ряд незнакомых лиц, могла подумать, что находится среди аристократических знаменитостей, — расчет настолько удачный, что вечером г-жа Вердюрен с отвращением говорила мужу: «Прелестное общество! Там был весь цвет реакции!» Одетта находилась в обратном заблуждении по отношению к г-же Вердюрен. Правда, салон последней в то время еще не начинал становиться тем, чем, как мы увидим, он стал потом. Г-жа Вердюрен не дошла еще даже до того инкубационного периода, когда отменяют большие празднества, на которых немногие, только что приобретенные, полные блеска элементы потонули бы в массе сброда, и когда предпочитают подождать, чтобы те десять праведников, которых удалось привлечь, силой размножения произвели бы семьюдесятью десять подобных себе. Подобно тому как это не замедлила сделать Одетта, и г-жа Вердюрен наметила своим «объектом» свет, но сфера нападения была у нее еще столь ограниченная и к тому же столь удаленная от той, где Одетта имела некоторые шансы достичь подобного же результата, проложить себе путь, что последняя жила в самом полном неведении насчет стратегических планов, вырабатывавшихся Хозяйкой. И Одетта, когда ей говорили о снобизме г-жи Вердюрен, совершенно чистосердечно начинала смеяться и отвечала: «Совсем наоборот. Во-первых, у нее нет самого основного, она ни с кем не знакома. Потом, надо отдать ей справедливость, что так ей и нравится. Нет, ей нравятся ее среды, приятные собеседники». И втайне она завидовала искусству г-жи Вердюрен (хотя и не отчаивалась в том, что сможет изучить его, пройдя такую школу), которому Хозяйка умела придать столь прекрасную внушительность, хотя оно и не имеет другой цели, как только оттенять несуществующее, придавать форму небытию, и является, собственно говоря, искусством пустоты: умением хозяйки дома «соединить», «сгруппировать», «обратить внимание», «стушеваться», послужить «связующим звеном».