До того, как она встретила меня - Джулиан Барнс

Грэм чувствовал, что робкая откровенность играет вполне удачно, но теперь предстояла рискованная часть.

— Однако должен признаться, я испытал настоящий шок, когда обнаружил, что они свою связь так и не оборвали. Меня будто током ударило. Узнал я только полтора месяца назад. Не говоря уж о том, что касается Энн, мне стало невыносимо больно из-за дружбы, которую предали, и всех тех эмоций, которые теперь объявляют устаревшими. На какое-то время я ожесточился против Джека, но, полагаю, в определенном смысле я в результате лучше понял Энн, ее потребности. Думаю, если бы я позвонил тебе тогда, у тебя были бы основания усомниться в подоплеке моего звонка. Затем эта отрыжка прошла совершенно, я принял положение вещей и вот тогда-то поймал себя на мысли, как было бы чудесно увидеться с тобой. Я проанализировал свои побуждения и, едва убедился, что никакой задней мысли за ними не стоит, сразу бросился к телефону. И… и вот мы здесь, если можно так выразиться.

Грэм посмотрел вниз, в свою чашку уже без кофе. Это осторожное, дряблое завершение его вполне устроило. Такая прекрасная мысль — играть сразу на двух идеях. Он уже взвешивал, не пора ли поднять голову, и тут Сью положила руку ему на предплечье. Он поднял голову и встретил лучезарную улыбку.

— По-моему, можно.

Ей понравилась его застенчивость. И она еще раз ободряюще улыбнулась. И все это время думала: сволочь, сволочь, гребаный Стэнли Спенсер Джек Лаптон, сволочь. Почему она сама не догадалась? Джек никогда окончательно не порывал со своими старыми подружками. Может, думал, что они перестанут покупать его книги, если он не будет их трахать. Она загерметизировала эти чувства. Нельзя допустить, чтобы Грэм увидел, что она расстроена, что она не знала, что потребуется много больше парочки-другой поддельных улыбочек в пятницу вечером, чтобы умиротворить ее на этот раз. Не испорть свои шансы, девочка, не плещи водой, эту рыбу надо вываживать осторожненько.

— Наверное, мне следовало бы сказать тебе, — продолжала она, — но, боюсь, я всегда следую правилу рака. Если они не спрашивают, ты им не говоришь; а если все-таки спросят, а на самом деле хотят услышать «нет», ты все равно говоришь «нет». Мне очень жаль, Грэм, что тебе пришлось узнать от кого-то третьего.

Он улыбнулся бледной улыбкой, думая о своем обмане. Она улыбнулась сочувственной улыбкой, думая о своем обмане. Сью подумала, что траханье с Грэмом в отмщение, пожалуй, поможет восстановить душевное равновесие.

— Надеюсь, ты не сочтешь, что я старомоден, — сказал он, продолжая играть роль, — но у меня через час семинар. Не можем ли мы… не можем ли мы снова встретиться, например, на будущей неделе?

Сью сочла такое отсутствие самомнения очаровательным. Ничего похожего на жуткие реплики некоторых типов вроде: «Ничем не занимай середину дня» и «В данный момент я холостяк». Она перегнулась через скатерть и поцеловала его в губы. Он как будто удивился.

— Вот в чем преимущество адюльтерного столика, — весело объяснила она. Ей понравилось, что во время обеда он не попытался лапать ее и тому подобное. Но надеялась, что такая пассивность не чрезмерна. Впрочем, это по-своему очень приятно. Джек, например, на этой стадии был бы уже под столиком, и его борода, будто тупая бритва, вызывала бы сыпь на внутренней стороне бедер какой-нибудь доверчивой шлюшки. Интересно, снимает ли Грэм очки в постели?

Они поцеловались на прощание за дверями ресторана. Мысли Сью уже сосредоточились на том же времени в том же месте на следующей неделе и на том, что может воспоследовать. Грэм тоже заглядывал вперед, но совсем в ином направлении.

Одни только потроха — Грэм поймал себя на том, что снова и снова повторяет эти слова по дороге в Рептон-Гарденс. Одни только потроха. Ну, не совсем только, но уж сверху обязательно потроха. Он потратил сорок лет, борясь с этим, и теперь ему стала ясна ирония его жизни: что годы, когда он считал себя неудачником — когда весь механизм словно бы тихо и безболезненно изнашивался, — на самом деле были годами успеха.

Хитрая штука — потроха, подумал он, проезжая автомойку на Стонтон-роуд в сотый раз после того, как все это началось. Хитрая штука. Ну и конечно, он не был тряпкой — ведь именно поэтому он и продержался сорок лет. С другими они управлялись куда быстрее. Но в конце они добираются до всех. Для него они предпочли медленный окольный путь и в финале выбрали абсолютно неожиданное орудие — Энн, которая любит его, которую любит он.

Со Средневековья мало что изменилось, со времен Монтайи, с того времени, когда в потроха они верили буквально — в кровь, в печень, желчь и так далее. В чем суть новейшей теории, которую Джек — именно Джек и никто другой — растолковал ему? Что в мозгу имеются два — или нет, три слоя, постоянно воюющие между собой. Это же просто другой способ сказать, что твои потроха тебя трахнули, верно? И означает всего лишь то, что план сражения и метафора переместились в твоем теле на два фута шесть дюймов вверх.

А сражение всегда проигрывалось — вот что Грэм научился признавать, — потроха обязательно оказываются сверху. Можно оттянуть, иссушивая свою жизнь, насколько возможно. Хотя в результате позднее ты только становишься более ценной добычей. В действительности мир разделен не на тех, кто проиграл сражение, и тех, кто еще в него не вступал, но между теми, кто, проиграв сражение, может смириться с поражением, и теми, кто не может. Не исключено, что в мозгу имеется чуланчик, где решается еще и это, прикинул он с угрюмой досадой. Но разделяются люди именно так. Джек, например, принял свое поражение, вроде бы вовсе его не заметил и даже обратил себе на пользу. Тогда как Грэм не мог смириться с ним и теперь и знал, что не смирится никогда. В этом тоже пряталась своя ирония: ведь Джек по натуре был куда более воинственным и агрессивным. Грэм видел себя очень схожим с кротким, покладистым, слегка затурканным человеком, каким он виделся другим людям.

— М-м-м, телефон, — пробормотал Джек, наконец открывая дверь по истечении порядочного времени, и тут же устремился в глубину прихожей.

— Нет, мой маленький инфарктик, — услышал Грэм, снимая макинтош и вешая его на колышек. — Нет, послушай, не теперь. Я тебе позвоню. — Грэм похлопал по карманам своего пиджака. — …не знаю. Недолго… аривидерчи.

Грэм подумал, что еще несколько дней назад его бы заинтересовало, с кем это говорил Джек — может, с Энн? Теперь это просто не имело значения. Если бы со ступенек лестницы ему подмигивало знакомое нижнее белье, его и это все равно нисколько не тронуло бы.

Джек как будто был слегка выбит из колеи.

— Просто пичужка щебетала мне на ушко, — благодушно объяснил он. — Входи же друг-приятель.

Он неловко осклабился. Свернув в гостиную, он пернул и, против обыкновения, никак этот факт не откомментировал.

— Кофе?

Грэм кивнул.

Только несколько месяцев тому назад он сидел в этом самом кресле, трепетно преподнося Джеку ассорти своего невежества. Теперь он сидел, слушая, как Джек звенит ложкой в кофейных кружках, и чувствовал, что знает все. Знает не в прямолинейном фактическом смысле — про Джека и Энн, например, — но знает все в более широком смысле. В старых историях люди взрослели, боролись с невзгодами и в конце концов достигали зрелости, ощущения уютности во взаимоотношении с миром. Грэм после сорока лет, почти не борясь, почувствовал, что достиг зрелости в течение нескольких месяцев и необратимо постиг, что терминальная неуютность — вот суть естественного состояния. Эта нежданная мудрость сначала его обескуражила, но теперь он воспринимал ее с полным спокойствием. И, опуская руку в карман пиджака, он не отрицал, что его могут понять превратно; его могут счесть просто ревнивцем, просто чокнутым. Ну и пусть, как хотят.