«Попаданец» на престоле - Сергей Шкенев

— У вас, любезнейший Александр Федорович, татар в роду нет? — Мария Федоровна вопросительно посмотрела на потеющего от осознания важности и секретности обсуждаемых вопросов Белякова.

— Не ведаю, матушка-государыня. Литвины полоцкие были, а вот татары…

— Надо вспомнить.

— Зачем?

— А затем! Одно дело, когда у захудалого купчика, извини, Федорыч, но это так… И совсем другое, когда потомок Чингисхана объявляет о передаче наследства, накопленного поколениями предков, на пользу Отечества.

Вот тут я бы с императрицей поспорил. Но не буду.

— Значит, дорогая моя, ты предлагаешь… хм… но каким образом?

Аракчеев, до этого момента молча копошившийся в папке с бумагами, поднял голову:

— Ваше Императорское Величество, существует указ о сохранении титулов, имевшихся до присоединения земель к Российской империи. Почему бы не объявить господина Белякова…

— Царем? — я довольно невежливо перебил военного министра. — Или вообще «потрясателем вселенной»?

Сам Александр Федорович, пока решалась его судьба, скромно старался стать как можно незаметнее. Сразу было видно, что грядущее возвышение купца нисколько не радует. Напротив, по выступившим на бледном лице бисеринкам пота можно судить о внутренней борьбе между ужасом и паникой. Первый побеждал с большим преимуществом.

— Ну зачем сразу царем? — возразил Аракчеев. — Монголия, как известно, пока не входит в число российских губерний, поэтому можно записать с понижением в чине. Простите, в титуле. До княжеского, например.

А что, неплохо придумано. Причем на фоне прошлых моих указов новый явится образцом благоразумия и продуманности. Объявим Белякова наследником Темучина, завещавшего прямому потомку золотые месторождения Южного Урала и Сибири, без разделения оных на Западную и Восточную. А завещание… а завещание пусть Ростопчин придумывает, у него голова большая.

— Федорыч!

— Да, Ваше Императорское Величество?

— Поздравляю князем! Цимлянского сюда!

Купец не успел ничего сказать в ответ — только встал с лавки, как оконное стекло осыпалось со звоном и влетевшая с улицы пуля ударила его в грудь. Грохот выстрела, почти полностью заглушенный визгом испуганной императрицы, не сразу воспринялся мозгом. Второй подарок сбил с подоконника цветочный горшок, разбросав по комнате землю и ошметки безвинно загубленного помидорного куста. И с опозданием до меня дошла суть происходящего — нас убивают. Не конкретно императора Павла Петровича Романова, а вообще всех, потому что сквозь мутноватое стекло вряд ли разглядишь, кто попался на мушку.

— Слезай! — Я безуспешно пытаюсь спихнуть Аракчеева, прикрывшего мою августейшую особу собственным телом. Похвально, но граф чуть не вдвое выше ростом и значительно тяжелее… так что попытки выбраться тщетны, а он еще и сопротивляется.

— Сейчас помогу, государь! — послышался странно знакомый голос, который уже не надеялся более услышать, и военного министра потащило в сторону. — Алексей Андреевич, отпусти Его Величество!

— Федорыч? Живой?

— Божьей милостью, государь. — Беляков одной рукой тянул за ногу Аракчеева, а другой, болезненно морщась, потирал грудь. — Не попустила Пресвятая Богородица.

Рванул ворот испорченной рубахи и показал литой медный крест — тяжелый, толщиной в палец и величиной чуть не в ладонь, вмятый точно посредине сильным ударом. Громко стукнув, упала на пол сплющенная пуля.

Пуля? Бля-а-а… она же из кулибинской винтовки!

На улице началась заполошная стрельба, перемежаемая криками егерей. Их пятеро осталось, остальные отправились на Керженец под командованием капитана Ермолова. Пятеро, а шуму, как от целого полка. Осторожно приподнимаюсь и заглядываю поверх подоконника — моя охрана лупит куда-то в сторону Волги не хуже пулеметов, выдавая из штуцеров рекордные четыре выстрела в минуту.

— Уходят, суки! Лови!

Не поймали. Злоумышленники сидели в соседском огороде, расположенном напротив дома Белякова, и после покушения сразу же отступили к реке, где ждала лодка. Небольшой заминки егерей оказалось достаточно, чтобы отойти на безопасное расстояние, а в лесах на другом берегу можно не бояться преследования, там тумены Батыя во времена оны бесследно исчезали. Ушли, сволочи.

Императрица успокоилась (или сделала вид) и теперь скрывалась в комнате, занимаемой Николаем. Стесняется проявленной трусости? Напрасно! Пуля, она ведь не мышь и не лягушка, ее бояться не зазорно. В разумных пределах, конечно. Белякова унесли на руках — крест хоть и сохранил жизнь, но не смог сберечь здоровье. В запарке и азарте Александр Федорович чувствовал себя нормально, но едва миновала угроза, как силы оставили купца. И кровью начал харкать. Плохо, но будем надеяться на лучшее.

Я все подбрасывал в руке сплющенный свинцовый комок, ломая голову в попытке разрешить загадку — откуда? Как у злоумышленников могла оказаться кулибинская винтовка, если их делают столь малыми количествами, что уйти на сторону просто не могут? Подозревать в предательстве самого Ивана Петровича глупо — мало того, что не склонен к оному, так и сам прибьет любого предложившего. Слишком увлечен работой и изобретениями, а я единственный, кто может помочь претворить химерические прожекты в жизнь. Нет, Кулибин отпадает. Тогда кто?

Новое оружие есть у Красной гвардии, не так давно образованной из остатков первого штрафного батальона. Они? Бред, в живых там остались самые молодые из бывших заговорщиков, не обремененные деньгами и поместьями, и нынешнее изменение положения пошло им только на пользу. Вместо непостоянных, зависящих от урожая поступлений от деревенек с тремя десятками душ получать стабильное жалованье… И семьи, вдруг ставшие из захудалых дворян с сомнительным будущим — семьями прославленных героев. Дорогого стоит. Но даже если и остались среди красногвардейцев недовольные, то недреманное око отца Николая никуда не делось. И Тучков не даст времени на обзаведение дурными мыслями.

Бенкендорф с его дивизией? Еще смешнее. Уж кто-кто, но не Александр Христофорович, рассчитывающий к тридцати годам стать генерал-лейтенантом. Буду жив — станет. И он сие прекрасно понимает.

Аракчеев молчит. Лишь звенит графин о край стакана — военный министр не может сдержать легкую дрожь в руках, разливая коньяк. Это не трусость его, это уходит напряжение, тут же заменяемое еще большим. Алексей Андреевич осознает, что в случае моей смерти ему не простят ничего. Ни арестов, ни резкого карьерного возвышения, ни близости к императорской особе и поддержки всех начинаний.

Черт побери, неужели все держится на тонкой ниточке, оборви которую, и… Или не будет этого самого «и»? Что успел сделать хорошего за прошедшие со времени неудачного покушения месяцы? Ни-хре-на! Нечему пока рушиться. Бесформенная масса зависла на краю пропасти, и вроде далеко, и вроде и не край вовсе… я лишь уперся плечом, не давая катиться. Хотят помешать сделать шаг вперед, отодвигая страну от зияющей бездны? Хрен! Всем! Назло, наперекор… жилы порву, а выдержу! Дурак? Пусть так, зато упрямый дурак, и упрямства занимать не буду, своего выше головы.