Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи

Михримах до боли прикусила губу.

* * *

Узкоглазый Ага видел все: и готовящуюся к выезду процессию, и сам выезд. Что ж, девочка в своем праве. Михримах – тоже его девочка, а это – ее кисмет, судьба. Его же кисмет – служить и защищать. А вдобавок все замечать, все видеть. И не верить в совпадения.

Особенно в такие, накануне праздника Месир Маджуну…

Доку лишь чуть покачал головой. Осуждения в этом жесте не было. Он слишком многое повидал на свете. Многое и разное.

* * *

У городской резиденции Рустема-паши в это утро почти никого не было, но карету Михримах встретили как подобает. Сам софраджи-баши, старший дворецкий, подскочил к экипажу и услужливо открыл дверцу.

– Госпожа, рады тебя видеть! Господин у себя, такая честь, такая честь…

Слуги уже разворачивали перед каретой ковер, чтобы дочери султана не пришлось сделать по непокрытой земле даже один шаг. Служанки выскользнули из кареты и, не наступив на ковровую дорожку, просеменили по обе ее стороны. Евнухи, спрыгнув с запяток, последовали за ними.

Навстречу уже шел сам Рустем-паша, ослепительно, хотя, кажется, чуть растерянно улыбаясь и почтительно склоняя голову.

«Какой же он все-таки толстый и маленький», – вдруг с неприязнью подумала Михримах, глядя на жениха, но сама тоже улыбнулась. Этикет прежде всего, особенно в таких случаях, когда он позволяет улыбаться не просто так, а снисходительно. Глядя на хозяина дома сверху вниз. Впрочем, оно бы в любом случае только так и получилось, не подпрыгивать же ему все время.

– Госпожа? О, госпожа! Госпожа Михримах! Чем обязан столь волнующей встрече? Не желаешь ли пройти в сад? Или шербету?

– Благодарю, лучше в сад.

От паши не ускользнуло, какое украшение, помимо диадемы, было надето на Михримах-султан. Его украшение, его подарок. Именно его. И ей оно очень шло, было к лицу, о чем паша не преминул тут же сказать.

– Спасибо, это изысканный дар, я буду носить его с радостью.

Беседуя ни о чем, прошли в сад, присели на скамейку у фонтана. Журчание воды успокаивало, умиротворяло, к тому же веяло от нее прохладой. В перенаселенном и жарком Истанбуле такие дворики – высшая драгоценность, даже у тех, кто имеет счастье лично служить султану. Между тем Рустем здесь почти не живет: то в разъездах, то днюет и ночует прямо в дворцовой канцелярии… А вот, надо отдать ему должное, не пожалел средств и внимания, чтобы содержать уютный дом.

Рустем-паша взмахом руки отослал своего дворецкого: скорее по привычке, нежели по необходимости. Восьминогую тень – двух евнухов и двух служанок – он отослать, разумеется, был не вправе: это обязательное сопровождение дочери султана, когда она вне дворца и пока она не замужем.

– Чем обязан, моя госпожа? – Рустем-паша чуть понизил голос. – День воистину будет удачным, коли начинается с такой встречи!

А Михримах вдруг растерялась. По пути сюда хотелось сказать о многом, сейчас же совершенно неожиданно она поняла, что кое о чем говорить рано, а о иных вещах и вовсе не стоит.

Едва лишь она осознала это, как перед глазами опять, словно наяву, возник Тарас. Глаза его. Руки. Улыбка и восхищение во взгляде. Наваждение какое-то! Но наваждение приятное, пусть и не к месту.

Она искоса глянула на хозяина дома, напряженного, чего-то ждущего. Казначей, человек опытный и искушенный, но сейчас толком не понимающий, как себя вести в обществе дочери султана, был смешон и сам чувствовал это. Да еще вдруг навалилась усталость.

Проще одной рукой держать за шкирку тигра, другой ловить блоху, а зубами стиснуть хвост шайтана, чем блюсти финансы Блистательной Порты. Михримах-султан считается его невестой, но свадьба и все, что ей сопутствует, пока еще в отдаленном будущем, чересчур туманном. Мы же живем здесь и сейчас. А сейчас такое время, что малейший просчет может обойтись дорого, очень дорого. Это даже если не говорить о серьезных ошибках, за которые и вовсе расплачиваются головой. И не чьей-либо, а собственной.

– Я… Я просто заехала узнать, как идут твои дела, многодостойный Рустем, – сказала Михримах. Никакого другого ответа ей в голову не пришло.

– Благодарю, госпожа, Аллах не оставляет раба своего в его стремлении служить султану, да славится имя его, в радость!

И так далее, в том же духе. Разговор по-прежнему шел ни о чем – пожалуй, к облегчению обоих собеседников. Со стороны казалось, что беседуют брат с сестрой, беседуют чинно, благородно, не повышая голоса и не делая ни единого лишнего движения, как и положено в хорошо воспитанных семьях. А что брат намного старше молоденькой сестры, так ведь подобное не редкость.

Лишь под конец беседы, уже вставая, Михримах вдруг решилась.

– Я еще заеду к тебе на днях, многодостойный Рустем, ты не против? На праздник Месир Маджуну, – произнесла она, словно бросаясь вниз головой с обрыва.

– Почту за величайшую честь, госпожа. Если же меня в тот вечер вызовут во дворец – дела ведь не знают ни будней, ни праздника, – то я поспешу известить тебя о том. Тогда тебе даже не придется утруждать себя поездкой.

Густо покраснев, Михримах заспешила из сада прочь, оставив Рустема-пашу в полном недоумении.

Солнце в их каземат заглядывало дважды в день, но через противоположные бойницы.

Сейчас как раз было время его вечернего посещения: солнцу-то никто не указ и не помеха. А вот девчонок не было уже вторые сутки.

Узники, казак и шляхтич, само собой, никакой тревоги не выказывали. Еще чего! Не мальчишки они, даже не такие уж и юнцы: вместе, на двоих, им за сорок. Можно сказать, старость скоро. И вообще, истовому рубаке до столь немолодых лет жить зазорно, да и тревожиться о чем-то невместно. А они рубаки как раз такие.

Ведь о том, что их ждет – да уж, наверное, скоро, когда турки наконец соберут достодолжное число пленных кораблей, чтобы отметить торжество, – они оба думали без трепета. Так им ли о бабах беспокоиться?!

Во всяком случае, на их лицах было написано именно это. Да только нет здесь, в каземате, стороннего, чтобы такие знаки читать. А самих себя Тарас и Ежи обмануть не могли. За время совместного плена они друг к другу слишком хорошо присмотрелись.

– Как думаешь, что такого они нам хотели поведать? – шляхтич не выдержал первым.

– Об именах наших? – тут же отозвался казак.

– Да.

– Вот уж не знаю… Мой-то заступник – он из здешних. Небось и церковь его тут должна быть. Даже не одна, наверное.

– Если ее в мечеть не переделали. Или все их.

– Это османы могут, – вздохнул Тарас. – Хорошо, хоть…

– Что «хорошо»? – поинтересовался Ежи, когда понял, что продолжать казак вроде как раздумал.

– Хорошо, что место его упокоения они в свою басурманскую церковь не переделали, – неохотно сказал Тарас. – До сих пор монастырь там. Православный, наш. Ну, греческий то есть.