Империя хирургов - Юрген Торвальд

Уже через несколько недель Маккензи опроверг свое собственное предположение о раке. Седьмого января 1888 года «Бритиш Медикал Джорнал» опубликовал следующую статью: «С чувством величайшего удовлетворения сообщаем: из надежного источника нам стало известно, что симптомы, так взбудоражившие общественность в начале ноября, почти полностью исчезли». Это случилось за считанные дни до того, как кронпринц слег с сильными болями в гортани, лихорадкой и тяжелой одышкой. Напрасно Браман предлагал свою помощь. Он просил своевременно обратиться к Бергману, чтобы не пришлось делать разрез гортани в состоянии крайней необходимости, но получил суровый отказ.

В начале февраля одышка стала мешать сну кронпринца. Он сидел в постели, не в состоянии забыться. Все еще продолжались попытки остановить болезнь ледяными обертываниями. Тщетно. В ночь на восьмое февраля кронпринц подошел к постели своего камердинера. «Я больше не могу этого выносить! – прохрипел он. – Сделай мне шейный компресс». Ближе к вечеру следующего дня случился приступ удушья. Браман потребовал немедленно оповестить Бергмана. Это не было исполнено.

То была жуткая ночь. Ледяные обертывания не помогали. Рано утром перед Маккензи стоял обычно спокойный, добродушный, многое готовый стерпеть флигель-адъютант фон Кессель с пылающим от негодования лицом. Сквозь зубы он проговорил: «Если Вы сейчас же не позовете Брамана, я позабочусь о том, чтобы в скором времени Вы предстали перед военным трибуналом».

Тогда Маккензи ринулся к Браману. Он потребовал безотлагательно сделать трахеотомию. Браман поспешил на виллу и распорядился сию же минуту отправить телеграмму Бергману. Его послушали. Телеграмма была отправлена в 9.20 утра. Но в час пополудни, как позже выяснилось, она еще не покинула Сан-Ремо. Браман не знал, что напрасно ждет ответа от Бергмана. В три часа этот молодой, скованный чужой, враждебной обстановкой человек осознал, что ему ничего не остается, кроме как действовать самостоятельно, без своего наставника. Хрипы задыхающегося кронпринца были слышны даже у ворот виллы. Маккензи пояснил Браману: «Я отказываюсь от всякой ответственности, если Вы не будете оперировать». Браман вынужден был оставить надежду на ответную телеграмму из Берлина.

Он отдал спешное распоряжение доставить его инструменты в гостиную виллы. Затем он поручил разыскать подходящий для операции стол. Но Маккензи и кронпринцесса, с патологическим недоверием относящиеся к каждому движению и каждому слову, потребовали, чтобы операция проходила в постели, которую они сочли более удобной. Без внимания остались указания Брамана на то, что кровать слишком широка и низка, что будет мешать ему оперировать. Кровать внесли в гостиную и установили против окна. Здесь же собрались кронпринцесса, Маккензи, Браман, Марк Ховелл, доктор Краузе и доктор Шрадер, который тогда состоял военным врачом при кронпринце. Браман попросил одного из присутствующих господ помочь ему довершить соответствующие приготовления и дать хлороформ. Но Маккензи, поддержанный кронпринцессой, запротестовал против любого наркоза, указав на то, что он представляет угрозу для жизни. Никто из английских хирургов не делал трахеотомию под наркозом. Кронпринцесса заочно соглашалась со всяким его решением. Браман объяснил, что он применял хлороформ при более чем четырехстах операциях трахеотомии у детей и взрослых. Он заявил, что если уж ответственность за жизнь кронпринца лежит на его плечах, то он будет оперировать в тех условиях, к которым привык. Но это нашло понимание только у Шрадера. Ховелл согласился с Маккензи, как поступил и Краузе. Тогда в порыве отчаяния Браман заявил: «В этом случае я отказываюсь оперировать. Оперируйте вы, уважаемые господа».

Кронпринцесса злобно и беспомощно вглядывалась в лица присутствующих. Она посмотрела на кронпринца. Но ему, отчаянно сражающемуся за жизнь, было уже все равно, Браман ли будет оперировать или нет, с наркозом ли или без. Нетвердым шагом он подошел к Браману и протянул ему руку. Речь была для него неописуемой пыткой, но так, что его слова едва можно было разобрать, он прошептал: «Я хочу быть прооперированным сейчас. Я полностью вверяю себя вам, оперируйте так, как считаете нужным».

Позднее Браман в подробностях описал мне то, что произошло за этим. Он еще раз попросил о помощи. Но только Шрадер изъявил готовность ассистировать. Никто не хотел держать наркозную маску. Маккензи преследовало намерение освободиться от всякой ответственности. Браману ничего не оставалось, как самому заняться наркозом. Несколько раз дыхание прерывалось. Однако Браману удалось без дальнейших помех добиться глубокой анестезии. Тогда Краузе согласился держать маску у головы пациента. Шейная мускулатура, которую предстояло рассечь, была очень развита. Браману пришлось самостоятельно дезинфицировать операционное поле. Обработав кожу карболкой, он сделал шестисантиметровый надрез вдоль срединной линии шеи. Когда выступила первая кровь, Краузе уронил голову кронпринца. Браман был вынужден настоятельно попросить его держать ее крепче и следить за положением наркозной маски. Браман остановил кровотечение и вскрыл дыхательный проход. При помощи двух крючков он растянул края раны. В ту же секунду легкие больного жадно втянули воздух. Браман вставил серебряную канюлю в трахею, обложил рану марлей, смоченной йодоформом, и наложил сверху простую повязку.

Прошло двадцать минут. Вскоре отошел наркоз и кронпринц проснулся. Впервые за многие недели он мог свободно дышать. Почувствовав это, он пожал руку Брамана. Он попытался поблагодарить его, но в этот момент к нему пришло осознание, что никогда больше он уже не сможет говорить, поскольку поток воздуха больше не проходил через его гортань. Он попросил подать ему бумагу, ставшую теперь предметом необходимым, и написал несколько строк в благодарность Браману. Кронпринцесса также выразила свою солидарность с мужем. Потом она поспешила в спальню, куда его перенесли.

Прошел час с тех пор, как Бергман получил телеграмму, вызывающую его в Сан-Ремо. Еще до того как он довершил приготовления к дороге, его настигли сообщения о проведенной трахеотомии, а за ними и сомнения в необходимости этой поездки. Старый кайзер попросил Бергмана явиться к нему. Он приказал ему немедленно отправляться в Сан-Ремо, чтобы оставаться при кронпринце, пока не закроется рана, и регулярно оповещать его о происходящем. Также он распорядился склонить кронпринца к скорейшему возвращению в Берлин.

Одиннадцатого февраля Бергман в сопровождении графа Радолинского приехал в Сан-Ремо. Он разместился в маленькой комнатке «Отель Медитерране». Инстинктивное неприятие кронпринцессой Бергмана, который в ее глазах все с большей резкостью очерчивал реальность, которую она не желала признавать, только усилилось. Никто больше не мог помешать ее слепой приверженности Маккензи.

Когда Бергман доложил ей о своем приезде, она напрямую заявила ему, что операция уже была проведена, и выразила сожаление, что он зря проделал этот долгий путь. Потом она начала разговор об использовании Браманом хлороформа, будто она ничем не была обязана этому человеку. Она хотела услышать от Бергмана, что это было большой ошибкой. Бергман же был убежден в обратном: «Ваше Кайзерское Величество, он совершил бы преступление, если бы не дал наркоз». После недолгой паузы кронпринцесса сказала – и эти слова выдавали ее осведомленность о той игре ва-банк, которую вел Маккензи: «Я надеюсь, Вы сами убедитесь в том, что трахеотомия была сделана как раз вовремя – не раньше и не позже». Бергман слегка поклонился и промолчал.