Наследие Дракона - Дебора А. Вольф

Йаэла открыла прекрасные глаза и посмотрела сквозь Левиатуса. Так она поступала с самого первого дня своего приезда в Атуалон, когда сошла на берег и заняла место подручной заклинателя снов, никак этого не объяснив. Объяснений не дождался ни скрывавшийся за золотой маской байидун дайел, ни Ка Ату, ни, уж конечно, его глухой к магии сын, как будто ее глаза давали ей право видеть самой, но никогда не быть увиденной.

Как-то раз после бесконечной череды непрекращающихся вопросов Аасах пояснил Левиатусу, что в том месте, откуда они прибыли, такой кошачий разрез глаз считался признаком могущества. Ничего больше он говорить не стал и отказался объяснять, являлась ли магия неотъемлемой частью глаз или их следствием и что такого недоступного взору Левиатуса видела Йаэла.

Временами юношу интриговали эти ее глаза и их тайны. Иногда у него не было ни малейших сомнений, что они над ним издевались, заставляя его чувствовать собственную ничтожность, стыд и гнев.

– Ты уже говорил сегодня с моим отцом? – спросил он у Аасаха.

– Не говорил. – Аасах нахмурился. – Мне нечего ему докладывать. Я не стану сообщать своему суверену о том, что его… дочь… мертва, если она все еще дышит.

Заминка была короткой, но Левиатус как следует прислушался и уловил ее, как и мимолетную задержку в дыхании Йаэлы.

Вот как. Значит, даже заклинатель снов не до конца уверен в том, что Сулейма – королевская дочь.

– Ты не был сегодня в комнате больной?

Йаэла едва заметно покачала головой. Ее лицо, как всегда, ничего не выражало.

– Сегодня не был, – признался Аасах. – Для танца требуется очень много энергии. Я отдыхал с тех пор, как ее принесли.

Левиатус навещал больную и смотрел на восковое лицо сестры, некогда такой живой, а теперь борющейся за каждый вдох. Как сказала собирательница зелий: Она пока что не умерла. Сулейму держали в состоянии глубокого сна, так же, как их отец держал плененного дракона.

Это поможет ей восстановиться, – говорили Левиатусу.

– Лекарша утверждает, что она будет жить, – сказал он. – Хафса Азейна не против, чтобы мы ее забрали, хотя нам придется ехать по суше. Она согласна с тем, что у Сулеймы будет больше шансов, если мы доставим ее к моему отцу. Он сможет ее вылечить, преуспев там, где другие потерпели неудачу. Разумеется, я поеду с ней и попрошу тебя и твою ученицу нас сопровождать. Очень может быть, что именно ты спас жизнь Сулеймы, и я не забуду об этом. То же самое скажет мой отец, когда я сообщу ему о том, на что ты пошел ради нас.

Заклинатель теней кивнул.

– Я приготовлюсь, Не Ату.

– Чудесно. Благодарю тебя, мой друг.

В то же мгновение во двор влетела тонкая, как палка, фигурка с большим свертком под мышкой одной руки и полной шкурой вина в другой. Сорванец подбежал к ним, бесцеремонно бросил свою ношу у ног Левиатуса и снова исчез, прежде чем тот смог вымолвить хоть слово благодарности. От свертка поднимался аромат теплого хлеба и корицы, и желудок Левиатуса почтительно заурчал, когда юноша нагнулся за съестным. Среди содержимого свертка он обнаружил маленький глиняный горшочек с медом, половину головки овечьего сыра цвета старой кости и почти целую буханку пряного хлеба, утыканного орехами и сухофруктами. Отломив небольшой кусочек хлеба, Левиатус передал его заклинателю теней.

– Я рад, что ты поедешь с нами. Я намереваюсь доставить сестру домой в Атуалон в целости и сохранности. – Он сделал ударение на слове «сестра» и обнажил зубы в улыбке, заставившей заклинателя и его ученицу с удивлением переглянуться.

Может быть, я и глух к магии, мои… друзья… но не слеп в том, что касается ваших намерений.

Йаэла потянулась за мехом с вином. Ее зрачки стали такими огромными, что было видно лишь тонкое кольцо радужной оболочки, похожее на вспышку зеленого огня в тени лун.

Левиатус отломил кусок побольше для себя, полил сверху немного меда и наполнил рот сладостью. Заклинатель теней бросил на него долгий изучающий взгляд, прежде чем и сам принялся за еду.

Итак, – подумал Левиатус, – танец начался.

Измай на своих двоих протащился из Молодежного квартала (куда его определили до тех пор, пока кто-нибудь не решит, куда его девать) мимо детского сада и кухонь и по дорожке из красного кирпича спустился к речным уступам, где квартировала собирательница зелий и где разбила свой шатер Хафса Азейна. Матери уже выдворили бо`льшую часть временных обитателей, и Эйш Калумм возвращался к более спокойному уровню хаоса.

Парочка пострелов выбралась из укрытия и со всех ног помчалась ему навстречу, стуча палками и вопя во всю мощь своих легких. От неожиданности Измай чуть не выронил сверток, который нес. Дети резко остановились и замерли с округлившимися глазами, когда из-за низкой стенки, точно разливающаяся тень, появилась Рухайя. Она прыгнула в противоположном направлении. Мальчишки с воплями побросали свои палки, и те с грохотом попадали у них за спиной.

Они носятся, как зайцы.

– Их нельзя есть.

Я не сказала, что они пахнут, как зайцы.

Рухайя демонстративно чихнула и обнажила клыки в кошачьей ухмылке. Измай слегка улыбнулся. Она изо всех сил пыталась его развеселить, но он все равно чувствовал себя так, будто таскал за собой мешок с собственным сердцем.

Наконец (и, пожалуй, раньше, чем хотелось бы) Измай подошел к сводчатому входу в комнаты собирательницы зелий. Он сглотнул и постучал по плитке, стараясь не встречаться глазами с яркими полированными черепами, взиравшими на него с усмешкой. Никто не крикнул, чтобы он проваливал, и Измай вошел, втянув голову в плечи.

Рухайя чихнула и прижала уши к голове.

Я останусь здесь. Это место пахнет ловушкой. И мочой. – Она снова чихнула. – Никогда бы не подумала, что люди могут быть так… нечистоплотны.

Хафса Азейна сидела на низком стуле у кровати Сулеймы. Глаза повелительницы снов блестели в приглушенном свете, и на один пугающий миг все это напомнило Измаю о смотрителях могил Эйд Калмута, легендарных статуях, пропитавшихся кровью и костьми живых, проклятием которых было до скончания веков сторожить останки своих хозяев. Хафса сидела там с того самого дня, как Сулейму принесли от Костей Эта, еле слышно напевала и жгла дурно пахнущие травы, играла на лире из кошачьей головы, о которой никто не хотел говорить, и, возможно, странствовала по снам. Измай слышал тихие разговоры о том, что повелительницу снов видели со свежей кровью на губах, и все это время старался держаться от нее подальше.

Но ничто не могло помешать ему прийти попрощаться.

Измай замялся, таращась на рот Хафсы Азейны, на ее лиру, придвинутую к стене, на пучки сухих трав и цветов, висевших на перекладинах, на бутылки, миски и чашки, которыми был уставлен низкий стол, тянувшийся вдоль дальней стены, – словом, на что угодно, кроме неподвижной оболочки, лежащей на кровати.