Диковинные истории - Ольга Токарчук

Оставшись один, Илон перестал готовить дома, питался в столовой в Клинике. С тех пор как ушла Ореста, его холодильник оставался пуст, словно он постоянно жил в исполненной ожидания тишине. Внутри стояла только баночка коричневой от старости горчицы.

Он сразу пошел в душ. Лежал в красноватой от ржавчины воде и разглядывал торчащие из воды худые колени. У него был ревматизм, колени опухли, болели.

Накануне они с главным реконом посетили место, где шла подготовка к Переходу. Проверяли камни. Вымытые и дезинфицированные, извлеченные из обитых изнутри материей шкатулок, где их хранили весь год, они казались кусками чернейшего угля. Каждый весил от 340 до 810 граммов. У них были острые грани. Когда Илон проводил по ним пальцем, ему всегда делалось не по себе. Наготове все медицинское оборудование, эластичные бинты, нити, иглы и шприцы, комплекты хирургических инструментов, автоклавы, бутылки с дезинфицирующей жидкостью, антибиотиками, баночки с мазью, стойки для капельниц и сами капельницы в стеклянных сосудах. Внимательный, пронзительный взгляд главного рекона подмечал каждую деталь. Илон следовал за ним, решительно шагавшим впереди, стараясь воспринимать все как музейную экспозицию.

Сегодня он под предлогом приступа ревматизма пораньше ушел домой. Однако скоро пора было возвращаться – завтра день Перехода. Илон пытался как-то успокоиться. Купание его всегда умиротворяло и приносило облегчение коленям.

Кто-то позвонил в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь. Илон подскочил – он был уверен, что вернулась Ореста. Перед глазами у него возникла подзабытая картина: его дочь стоит посреди комнаты и нюхает застиранную красную футболку Филиппы. Илон поморгал, пытаясь прогнать этот образ. Он больше не чувствовал ни гнева, ни смущения. Зато его охватывала все большая, невыносимая печаль, что он навсегда потерял дочь. Он боялся этой печали – боялся, что может каким-то образом заразить ею Монодикоса, что тот почувствует, как она стекает с кончиков пальцев массажиста в его священное бессмертное тело. Он ощущал эту печаль как болезнь.

Илон поднялся, чтобы взять полотенце и встретить дочь.

Однако послышались чужие мужские голоса, и через мгновение дверь ванной открылась. На пороге стоял главный рекон, за ним еще несколько стражников, которых Илон знал только в лицо.

– Где он, Илон?

Илон не понял. Подумал, что его спрашивают об Оресте.

– Оденься, – сказал главный рекон и стоял, глядя на обнаженное тело Илона – взволнованный, тот закутался в полотенце.

– Мы уже много лет знаем, что у тебя есть собственная карта-тело, мы пришли за ней.

Илон задрожал. Он стучал зубами то ли от холода, то ли от ужаса. Слышал, как стражники бесцеремонно вышли на веранду. Слышал, как упал ящик с инструментами, потом до него донесся звук битого стекла. Главный рекон смотрел в потолок, пока Илон натягивал на себя одежду.

– Я не сделал ничего плохого, – сказал массажист дрожащим голосом. – Я просто тренировался на нем, совершенствовал пальцы. Никто об этом не знает.

– Мы знаем. Этого достаточно.

Главный рекон закрыл дверь и остановился перед перепуганным Илоном. Они были одного роста, смотрели друг другу в глаза. Илону показалось, что во взгляде главного рекона сквозит презрение, и он опустил глаза.

– Он исчез.

Илон не сразу понял, что ему говорят. Он заметил, какое бледное лицо у главного рекона, белое как бумага. Редкая борода казалась диковинной коллекцией отдельных волосков, беспорядочно прикрепленных к коже. Илон догадался, что главный рекон боится.

– Ты поедешь с нами. Мы должны вести себя так, будто ничего не случилось.

Стражники завернули карту-тело в снятое с кровати Оресты одеяло и понесли, словно ковер, по лестнице на улицу. Там они встали шпалером, и карта-тело оказалась в военном автомобиле. Во второй автомобиль сели главный рекон и Илон, еще застегивавший пуговицы пальто. Улицы были пусты, небо на западе покраснело.

– Как это случилось? – спросил Илон.

– Тонкая работа. Лифт, подкупленный стражник, который тоже исчез. И еще несколько человек, к сожалению, из числа самых доверенных. Мы ведем следствие, – бросил главный рекон в пространство, не глядя на него.

Илона бросило в жар, он весь трясся, руки дрожали.

– Оденете его так, как Монодикоса, резина мягкая, напоминает человеческое тело, пропорции верные. Пускай кто-нибудь сделает этой кукле самый лучший макияж. Я сейчас приду. Пустим прошлогоднюю запись.

Илон понял, что́ они собираются сделать – подменить телевизионную трансляцию и мистифицировать миллиарды зрителей.

– Но… – начал он, не зная, собственно, против чего хочет протестовать. Все это показалось ему ужасным.

Конечно, он подумал об Оресте и о том, что никогда больше ее не увидит. Илон попытался представить себе то место, где она сейчас находится, но все его беспокойство и внимание были сосредоточены на Монодикосе – ведь он не знает другой жизни, а его миром более трехсот лет являются только стерильные помещения Клиники. Он постоянно принимает лекарства, он на специальной диете, его изуродованному телу требуются травяные ванны. Ему нужно делать капельницы и проверять кровь. Илон ощутил отчаяние, подобное панике, сжимавшей легкие, но сделал несколько глубоких вдохов и взял себя в руки.

Автомобиль проезжал через мост, на котором снова протестовали люди, заклеившие рот черным скотчем. Никто не обращал на них внимания. Они уже тоже начали собираться домой – праздновать. Убирали в сумки черные платки, сворачивали транспаранты. Почти из каждого окна обшарпанных печальных домов сочился бледный свет телеэкранов. Люди уже ждали трансляцию. Главный рекон сказал:

– Все должно пройти, как всегда. Достойнейшие бросят камни в карту-тело, так же, как обычно в Монодикоса.

– А потом? Что будет потом? – Илон не мог поверить в то, что слышал.

– Ничего. Будет то же, что и всегда. А мы найдем его и накажем террористов, – ответил главный рекон с неожиданной для этого достойного старца злобой.

Когда они въезжали во двор Клиники, Илон продолжал дрожащими пальцами застегивать пуговицы поспешно накинутого пальто. У него было неприятное ощущение, что темнота опустилась быстрее обычного. Даже окна Клиники, всегда ярко сиявшие, теперь выглядели пожелтевшими и тусклыми, как и весь город, чьи контуры размывались во мраке. Тьма сгущалась быстро, и казалось, что на сей раз – неотвратимо.