Конвоиры зари - Дон Уинслоу

Еще одна долгая пауза.

— Я могу вам перезвонить? — спросил наконец Тедди.

— Прямо сейчас? — уточнил Бун.

— Через пять минут.

— Конечно. Я у себя в офисе, перезвоните по этому номеру, — сказал он и продиктовал Тедди номер мобильного.

— Пять минут, — повторил Тедди, прежде чем положить трубку.

— Ты что, действительно считаешь, что он тебе перезвонит? — спросила Петра. — Я же говорила, надо было просто туда зайти.

Она потянулась к дверной ручке.

— Не надо, — остановил ее Бун.

— Почему?

— Потому что Тедди нам не нужен, — объяснил Бун. — Нам нужна Тэмми.

— Созвучие впечатляет, но ничего не проясняет. Что ты имеешь в виду?

— Сиди тихо, вот что.

Петра захлопнула дверь.

— Тлетворный?.. — хитро прищурилась она.

— «Тлетворный — опасный, вредный, губительный», — процитировал в ответ словарь Бун.

— Ты от меня что-то скрываешь, человекоподобная обезьяна.

— Ты даже не представляешь, как много всего.

В это время Тедди Четверка выбежал из здания и направился к своей машине.

Тедди Коул — красавчик.

Серьезно.

Тедди — живое доказательство своеобразного кодекса чести, существующего в среде первоклассных пластических хирургов. Согласно кодексу, он переделал себе подбородок и нос, подтянул кожу лица и живота, впрыснул ботокс, пересадил волосы, улучшил разрез глаз, отбелил зубы и загорел в солярии.

Ходячая реклама собственного бизнеса.

Ростом Тедди примерно сто восемьдесят сантиметров, стройный, с гладкой здоровой кожей. Под черной шелковой рубашкой от Кельвина Кляйна угадываются мощные мускулы — результат долгих часов работы в спортзале. Светлые, пепельные на кончиках волосы, ярко-голубые глаза, белоснежные зубы.

Тедди было под шестьдесят, но выглядел он на тридцать с небольшим. Правда, из-за бесчисленных подтяжек глаза его приобрели восточную раскосость. Бун даже побаивался, что, если Тедди слишком широко улыбнется, его кожа пойдет трещинами. Но, конечно, сейчас этого опасаться не стоило, потому что добрый дядя доктор и не думал улыбаться. Наоборот, он был страшно сосредоточен, залезая в свой «мерседес».

— Ты умнее, чем кажешься, — продолжала разговор Петра.

— Несложная задачка, — откликнулся Бун. Он подождал, пока Тедди не отъедет с парковки, и затем завел мотор.

— А ты можешь сесть ему на хвост так, чтобы он нас не заметил? — полюбопытствовала Петра.

— Ты сказала «сесть на хвост»? — поразился Бун.

— Ну, так можешь или нет?

— Если не облажаюсь, сделаем, — ответил Бун.

— Вот и не облажайся.

— Уж постараюсь.

Стремительной гонки у них не получилось. Множество светофоров и пешеходных переходов не позволяли особо разогнаться. Их фургончик медленно и печально тащился за машиной Тедди, которая с Проспект-авеню свернула на север к шоссе Торри-Пайнс. Затем Тедди повернул налево, в сторону Береговой дороги Ла-Хойи и поехал прямо в прибрежный квартал. Оттуда он направился к кампусу Калифорнийского университета Сан-Диего, а Бун с Петрой пробирались вслед за ним по узким извилистым улочкам, застроенным учебными корпусами и студенческими общежитиями.

Обогнав очередную пару машин, отделяющих их от Тедди, Бун двинулся за ним по Торри-Пайнс мимо Биологического института Солка и целого ряда разнообразных медицинских исследовательских центров. Они приближались к национальному парку Торри-Пайнс, откуда открывался потрясающий вид на океан и пляж, тянущийся от самого горизонта до утесов Дель-Мар.

Шоссе 101.

Шоссе 101. Оно же Тихоокеанское шоссе, оно же ТШ, оно же Бульвар неразбитых надежд, оно же Дорога из желтого кирпича.

Можно получить удовольствие от шестьдесят шестого шоссе,[39]но настоящий кайф вы словите только на сто первом. По шестьдесят шестому вы поедете в поисках Америки, но вот американскую мечту обнаружите только на ТШ. Шестьдесят шестое — маршрут, сто первое — пункт назначения. По шестьдесят шестому вы едете, к сто первому приезжаете. Это конец дороги и начало пути.

Давным-давно самые первые сёрферы таскали свои тяжелые деревянные доски туда-сюда по тогда еще пустому шоссе. Они держались своей компанией — кучка поклонников Джорджа Фрита в поисках хороших волн. И нашли их вдоль всего сто первого шоссе. Можно было просто съехать на обочину, дойти до ближайшего пляжа и кататься в свое удовольствие. Что они и делали на протяжении всего пути от Оушн-Бич до Санта-Крус.

С началом Второй мировой войны Америка заново открыла для себя уникальное побережье Калифорнии. В Сан-Диего и Лос-Анджелесе базировались сотни тысяч солдатов и моряков, служивших в Тихом океане. Многие из них, возвращаясь с флота (если им было суждено вернуться), оседали в этих солнечных и веселых городах. У их родных фермерских городков не осталось никаких шансов — ведь солдаты видели такое чудо, как Лагуна.[40]

Пока их бывшие соратники пытались влиться в американское общество, создавая конформистскую религию в растущих как на дрожжах пригородных поселках, эти парни только и мечтали, как бы избежать подобной участи.

Они хотели на пляж.

Хотели кататься на досках.

Именно с них начался так называемый «сёрферский бум», во время которого сёрфинг превратился не просто в явление культуры, но в контркультуру. Впервые сёрферы противопоставили себя остальному обществу. Они протестовали против рабочего дня с девяти до пяти, против серых фланелевых костюмов, жизни в стиле дом-работа-дом, двоих детей, идеальной лужайки с качелями и дорожкой к гаражу. Для них сёрфинг стал способом избежать рутины. Сёрфинг — это солнце, песок и вода плюс пиво и немножко травки. Это время без времени, потому что сёрфинг подчиняется природным, а не корпоративным ритмам.

Сёрфинг стал полной противоположностью мейнстримовой, попсовой Америки тех времен. Вдоль всего сто первого шоссе стали возникать маленькие сёрферские сообщества — колонии или, если угодно, коммуны.

Многие из тамошних жителей были битниками; только битники с Западного побережья, в отличие от своих собратьев из Сан-Франциско, часами просиживавших в кофейнях и читавших стихи, свои бонго[41]притаскивали на настоящие пляжи и дхарму[42]постигали в волнах. Эти парни познали все прелести цивилизации на полях сражений и в разрушенных городах Европы, и они им не понравились. Они бежали в Пасифик-Бич, Малибу и Сан-Онофре, чтобы создать свою собственную культуру. Они спали на скамейках, сдавали бутылки, чтобы было на что купить еду на общий пикник, играли на гитарах и укулеле, пили пиво и вино, трахали девчонок на пляже и сёрфили.