Бар «Безнадега» - Мира Вольная

Но я только крепче сжимаю рукоятку и разворачиваюсь, чтобы уйти.

Я действительно опаздываю.

- Я никогда не стану такой, как ты, - давясь рыданиями, бросает мне в спину Варя.

- Заткнись, Кукла, - беззлобно одергивает девчонку Шелкопряд, и я ощущаю его взгляд, сверлящий мою спину. Все такой же внимательный. От этого взгляда холодок бежит по позвоночнику.

Кто ж ты, мать твою, такой, Аарон Зарецкий?

К ребятам я все-таки опаздываю, потому что заскакиваю домой, чтобы принять душ переодеться и, услышав уже на пороге, недовольное «мя», вспомнить, что кота надо покормить. Именно из-за него я и опаздываю.

Но мы сегодня неполным составом, только Стас, я, Ромка, и Илья ибо в «Безнадегу» полным составом нельзя. Все-таки бар для иных не место для людей. Ребята рады меня видеть, я… наверное, рада видеть их. Понять сложно, потому что из-за проглоченного во мне все еще кипит энергия. Меня штырит, как наркошу со стажем и сбросить это полностью за те четыре часа, что у нас есть не получается.

В «Безнадегу» я приезжаю все еще на взводе и пока ребята настраиваются на сцене, заказываю у Вэла лавандовый раф и чипсы с мороженным. Меня расслабляет буквально с первым же глотком. Отпускают напряжение и мысли о мужчине, чью душу я извлекла несколько часов назад. «Безнадега» убаюкивает. Даже несмотря на то, что в зале сегодня битком, и шум голосов похож на гудение в сточных трубах.

Зарецкого не видно и Бемби тоже.

Возможно, к лучшему. Эти полчаса, что я провожу в условном одиночестве с кофе и чипсами за барной стойкой возвращают на мои губы легкую улыбку и привычное настроение «на-все-положить».

Все-таки не нужна нам была сегодня эта репетиция, «Безнадега» своими звуками, запахами, сквозняком в спину и потемневшими от времени стенами обещает чистую импровизацию.

Я беру у бармена бутылку воды и поднимаюсь на сцену, увидев кивок Ромки в отражении зеркальной стены за стойкой.

Сцена здесь такая же, как и сам бар – ламповая. Маленькая, полукруглая из темных досок, что слегка пружинят под ногами, уютно пружинят, мягко, немного поскрипывают. Места едва хватает на всех. Своим плечом я почти качаюсь Стаса, когда встаю рядом. Но от этого веет чем-то таким… Своим…

- Ну наконец-то, - фыркает парень, садясь за свои клавиши. – Ты вернулась. Я уж думал, что придется тебя напоить, чтобы расслабить, - он нервно тянется к бабочке у горла, разминает длинные пальцы.

Я только плечами пожимаю.

Стас почти болезненно худой, очень длинный и всегда паникует. Но клавишник он уровня бог, и за своим инструментом превращается в совершенно другого иного. Иного, от которого девчонки на выступленичх глаз отвести не могут.

- Мы импровизируем, Эл? – спрашивает Илья, вертя в руках свои палочки. И Стас матерится, видя улыбку на моем лице, бормочет что-то про «бесполезную репетицию». Ромка только фыркает, ставя для меня стул и подавая микрофон.

- «Brand new day» - произношу одними губами и нажимаю на кнопку, слыша первые звуки ритма от Ильи и гудение тока в проводах.

Глубокий вдох и выдох.

Микрофон… тяжелый, крутой, идеальный, его вес в моих руках, прохлада под пальцами заставляют прикрыть глаза, впитать в себя настроение этого вечера, бара и его посетителей, пока я вслушиваюсь в первые аккорды.

Улыбка сама ползет на губы, не могу не улыбаться.

How many of you people out there

Been hurt in some kind of love affair

И открываю глаза, оглядываю зал, позволяя мелодии самой вести меня. Здесь иные всех мастей, очень разные, со своими проблемами, с отчаяньем и безысходностью, с шальными мыслями и безумием на дне суженных зрачков. С адом. Они пришли сюда сегодня, чтобы расслабиться и отдохнуть, чтобы «Безнадега» дала им воздух, чтобы «Безнадега» согнала горечь, черным вороном целующую губы и глаза, чтобы этот бар вернул им самих себя. Он умеет, он может, знает как. Так же, как и его хозяин. Знает и умеет, скорее всего, именно потому, что знает и умеет его хозяин. Они невероятно с ним похожи.

Возможно именно по этой причине меня тянет сюда, возможно именно по этой причине я чувствую, где именно сейчас искатель. Я чувствую «Безнадегу», я чувствую их обоих. Это… непонятно… но в общем-то, не смертельно.

Зарецкий и Бемби – за одним из самых дальних столиков в глубине зала. Аарон притягивает к себе мой взгляд против воли, вопреки желаниям. Я не понимаю как так получается, в этом есть что-то почти ненормальное…

Он сидит, склонившись к Варе, и девчонка что-то быстро шепчет, почти касаясь губами мужского уха, цепляясь тонкими пальцами за рукав рубашки. У меня не получается рассмотреть выражения их лиц, только руки не-дай-Бог-собирательницы, только ее губы у уха искателя, только интимную позу.

Меня царапает то, что я вижу, неприятно колет где-то внутри. Всего миг…

Но под пальцами Стаса хрипят и плачут клавиши, и я снова закрываю глаза.

К черту, не хочу всего этого. Сейчас тут я, музыка и «Безнадега». Остальное – лишнее. Улыбка шире расползается по губам, и я крепче обхватываю микрофон.

Аарон Зарецкий

Элисте Громова…

Эли… Как девчонка из сказки, которую унесло ураганом и забросило в Изумрудный город. Каким ураганом унесло тебя, Гром?

Я реагирую, как цепной пес, стоит ей запеть, стоит прошептать в микрофон первые звуки: низко, тягуче, бархатно. Встряхиваюсь, поднимаю голову, впиваюсь в ее фигуру взглядом, не в силах оторваться. Громова гипнотизирует.

Ее голос проникает внутрь, что-то натягивает и рвет, ломает и крошит там, где-то глубоко, заставляет не обращать внимания ни на что вокруг. Цепляет и тянет к ней…

Непонятно, странно, сильно…

Я смотрю на собирательницу, смотрю, как она поет, как расслабленно, откинувшись немного назад, почти целует микрофон, как запрокинута ее голова, как полуприкрыты ресницами глаза, и не слышу того, что говорит мне Кукла, не чувствую ее прикосновений, не замечаю лица. Я вижу и слышу только Элисте. Это необъяснимо, это какая-то извращенная форма удовольствия. Потому что девушке на сцене на всех плевать. Она не смотрит на меня, не видит меня, она не видит никого в зале.

Элисте в простой белой майке, светлых джинсах и кроссовках, ее волосы, как всегда растрепаны ветром, на губах ни следа помады, но… черт, лучше бы она там была, лучше бы на ней было платье, юбка, хотя бы топ, открывающий полоску кожи над джинсами. Потому что это хоть как-то бы объяснило мое состояние. Эту невозможность, невыносимость возвращения в реальность, к разговору с Куклой. 

Элисте поет низко и хрипло, про новый день и стрелки часов, полуулыбка на лице, глаза затуманены, взгляд рассеянный, томный, затягивающий.

Элисте кайфует. Вот так выглядит кайф. Каждой частичкой своего тела, каждым движением и жестом, каждым словом, самой мелодией. Она кайфует и ей на всех плевать. Этот кайф в ее позе, в самой песне, в звуках, во вдохах и выдохах, даже в том, как тонкие пальцы сжимаю микрофон. От Громовой невозможно оторваться. Зал почти не двигается, дышит с ней в такт. Как чертовы бандерлоги перед Каа, как крысы перед Гальменским крысоловом, как пятилетки перед умелым фокусником.