Священный огонь - Брюс Стерлинг

— О, как глупо! Анатомия — это судьба. Но теперь все в прошлом, ты поняла? Анатомия стала индустрией. Ты хочешь выучиться этой жуткой мужской математике, кокетка этакая? Представь себе разные палочки и крючочки, и я за неделю обучу тебя всем расчетам.

— Ты набьешь шишки, пока будешь этим заниматься.

— Не лицемерь, милочка. Уверена, что тебя не пугали операции на твоей груди, а они в тысячу раз радикальнее всяких расчетов. Погоди минутку… вот оно, показалось наконец.

Фуросики Бенедетты цвета яичного белка сделалось дымчато-серым.

— Уже хорошо. Еще немножко, и я найду публичный сайт. Ну, вот он.

У стола появилась Бубуль. У нее был маленький, изогнутый, как у амурчика, крашеный рот и огромные, сияющие карие глаза. Но вроде как не было подбородка. На голове красовалась шляпа с узкими полями, на шее висели наглазники. Майа обратила внимание на ее вязаный свитер, длинный шарф и большой желтый рюкзак.

— Чао, Бенедетта.

— Бубуль родом из Штутгарта, — пояснила Бенедетта. — Напомни мне еще раз, как тебя зовут?

— Майа.

— Майа собирается показать нам секрет, Бубуль.

— Я обожаю секреты, — отозвалась Бубуль и села с ними рядом. — Как мило, Майа, что вы готовы поделиться секретами с такой мелочью вроде нас… Вы не возражаете, если на вас посмотрит моя обезьянка?

Мартышка с золотистой шерсткой соскользнула с крепких плеч Бубуль. Она была во фраке и галстуке. Вместо глаз светились крохотные металлические арки. Вставленные зеркальные наглазники.

— А ваша обезьянка умеет говорить? — спросила Майа.

Мартышка была без обуви. Ее маленькие волосатые лапы, вылезавшие из-под брюк, казались особенно противными.

— Моя обезьянка — виртуалка, — беспечно откликнулась Бубуль. — Где же ваши наглазники, Майа?

— У меня нет наглазников. И перчаток тоже нет.

— Queldommage, — не скрывая своей радости, воскликнула Бубуль. — У моих родственников в Штутгарте завод по изготовлению наглазников. У меня четыре дяди. Они родные братья! Вы знаете, какая это редкость в наши дни, когда четыре брата в одной семье? Пятеро детей. Конечно, считая мою маму. Теперь такого не встретишь! Но со мной всегда случается что-то, чего с другими никогда не бывает. — Бубуль открыла свой рюкзак и дала Майе упакованные в пластик наглазники в проволочной оправе.

— У них жидкая основа? — поинтересовалась Майа, осмотрев линзы.

— Они способны принимать любую форму, — пожала плечами Бубуль. — Возьмите еще эти перчатки. Я бы не назвала их модными. Но такие перчатки надевают на званые вечеринки, после которых можно проснуться бог знает где. Не повредите пальцы, натягивайте помедленнее, вот так.

— Я вам очень благодарна за это одолжение. Вы так добры.

— Это не одолжение. Они теперь ваши! Мои дяди любят дарить детям подарки. Они считают, что у рынка должны быть перспективы.

— У меня тоже есть кое-что для тебя, Майа, — внезапно проговорила Бенедетта, очевидно движимая чувством. Из-под воротника своей блузки она сняла с шеи алмазное ожерелье и тонкую золотую цепочку. — Вот. Это для тебя. Тебе они очень пригодятся.

— Алмазное ожерелье!

— Да не смотри с таким удивлением, алмазы способен огранить любой идиот, — сказала Бенедетта и надела ожерелье на шею Майи. — Лучше взгляни на кулон.

— Соловей в золотом гнезде! Какая прелесть, Бенедетта! Но я не могу принять такой подарок.

— Золото — это дерьмо. Ну, что ты так уставилась, будь повнимательнее и слушай. Золотое гнездо вставляешь себе в ухо. Это переводчик. Алмазные бусины — память, в них содержатся все европейские языки. Видишь маленькие номера, на бусинах? Эта птица, она понимает по-английски, по-итальянски и по-французски. Тебе не нужен итальянский как основной язык, так что пользуйся английским, это бусина номер один. Передвинь английский в центр гнезда, а итальянский немного назад. Итальянский — это бусина номер семнадцать.

— Итальянский идет семнадцатым? — переспросила Бубуль.

— Это швейцарский прибор. Из Базеля.

— У швейцарцев совсем нет чувства юмора, — заметила Бубуль. — Только потому, что Милан купил Женеву… Завидуют.

Майа вынула из цепи итальянскую бусину, а затем вытащила английскую из золотого гнезда и осторожно передвинула итальянскую алмазную бусину к маленькой гравированной птичьей ноге. Крохотные бусины с легким звоном встали на новые места.

Она аккуратно засунула кулон в раковину правого уха. Кулон согнулся, как металлический наушник. Что-то тонкое и упругое вползло в ее ухо. Ей ужасно захотелось сорвать с головы это устройство, потому что в ухе защекотало и вообще было неприятное ощущение.

— У него нет батареек, — сказала ей по-итальянски Бенедетта. — Тебе придется всякий раз согревать птичку своей кожей. Если птице станет холодно, она сразу погибнет.

У нового переводчика был замечательный, похожий на флейту резонанс — прямо рядом с ее барабанной перепонкой.

— Какой приятный! Какой чистый звук!

— Запомни, там нет батареек.

— Нет батареек. Ладно. Видимо, это какая-то странная особенность.

— Это не жучок. Это перо, — мрачно пояснила Бенедетта. — Выпущена целая партия аппаратов-птиц. Швейцарцы не упустили ни одной детали, когда их конструировали.

Майа расправила на шее алмазное ожерелье и спрятала его под блузку. Она не могла скрыть своей радости:

— Ты очень великодушна. Хочешь, я подарю тебе мой немецкий переводчик?

Бенедетта осмотрела его.

— С немецкого на английский. Я не смогу им пользоваться. Это ерунда для туристов. — Она вернула его Майе. — Теперь мы способны говорить как цивилизованные люди. Покажи нам свой дворец, посмотрим, что это за палаццо.

— Надеюсь, что аппарат сработает. — Майа прикоснулась к гладкой блестящей поверхности фуросики. — А мои перчатки включились?

— Что-то происходит, — заподозрила Бенедетта. Бубуль надела прекрасного качества перчатки лимонного цвета и аккуратно приладила наглазники.

— Это так волнует. Патапуфф и я любим дворцы памяти. Правда, Пуфф-Пуфф?

Майа рассчитывала, что обезьяна заговорит, и напряглась в ожидании. Но та ничего не сказала, и Майа с облегчением вздохнула. Ей нравились говорящие собаки, но в их умении говорить было что-то неприятное.

В наглазниках Майи появилась расплывчатая тестовая схема. Она приложила палец к уголку правого глаза, пока образ не сфокусировался. Она зажала переносицу, чтобы изображение проступило из глубины. Это были обычные жесты, бессознательные, давно заученные действия, которые она совершала десятилетиями. Но внезапно ее охватило волнение. Ее астигматизм полностью исчез. Она избавилась от него, хотя до сих пор и не надеялась на это.