Зимний сад - Кристин Ханна

эта белизна – волосы, ночная рубашка, постель – особенно ярко выделялась на фоне черной ореховой кровати, и оттого мать казалась неземным существом, эдакой постаревшей Галадриэль[14] с яркими голубыми глазами.

– Я не приглашала тебя войти, – сказала она.

– Да. Но я здесь. Магия.

– И ты решила, что мне захочется водки?

– Конечно, захочется.

– И почему же?

Нина подошла к кровати.

– Я дала папе обещание.

Слова произвели желаемый эффект. Мать содрогнулась, как от удара током.

– Ты любила его, я знаю, – продолжила Нина. – А он хотел, чтобы я послушала сказку про крестьянку и принца, от начала и до конца. Он попросил меня об этом перед смертью. И тебя, наверное, тоже просил.

Мать опустила взгляд на испещренные прожилками руки, сомкнутые над одеялом.

– Ты не оставишь меня в покое.

– Нет.

– Это детская сказка. Почему она тебя так волнует?

– А почему волновала его?

Мать ничего не ответила.

Нина продолжала стоять в ожидании.

Наконец мать сказала:

– Налей-ка мне выпить.

Нина невозмутимо налила полную рюмку водки и передала ее матери.

Та выпила.

– У меня есть пара условий, – сказала она, поставив на тумбочку пустую рюмку. – Если ты перебьешь меня, я замолчу. Рассказывать буду частями и только ночью. Днем мы не касаемся этой темы. Ты все поняла?

– Да.

– И нужна темнота.

– Почему всегда…

Мать посмотрела на нее так сурово, что Нина осеклась.

– Извини. – Она щелкнула выключателем.

Стояла безлунная ночь, и серебристо-голубое сияние не проникало через окно. Свет попадал в комнату только сквозь щелку двери.

Нина опустилась на пол.

Послышался шорох: мать устраивалась поудобнее.

– Откуда начать?

– Тогда, в декабре, ты остановилась на том, как Вера собиралась улизнуть к принцу.

Мать вздохнула.

И тут полился ее особый сказочный голос, сладкий и мелодичный:

– Вернувшись из парка домой, Вера до самого вечера помогает на кухне матери, но мысли ее блуждают где-то далеко. Она знает, что от мамы это не скрылось, что та пристально наблюдает за ней,

но если твое сердце переполнено любовью, то сцеживать в банки гусиный жир не так уж и просто.

– Вера, внимательней, – говорит ее мама.

Вера видит, что уронила на стол крупный комочек жира. Она подбирает его и бросает в таз. Все равно она терпеть не может гусиный жир. Он не сравнится с густым домашним сливочным маслом.

– Ты что, его выкинешь? Разве так можно?

Ее сестра хихикает:

– Да она все время о мальчиках думает. И я даже знаю о ком.

– Конечно, она о них думает, – говорит мама, вытирая пот со лба; она стоит у печки и помешивает брусничное варенье. – Ей же пятнадцать.

– Почти шестнадцать.

Мама перестает мешать и оборачивается.

Лето на исходе, и они делают заготовки к зиме. На столах груды всего: из ягод выйдет варенье; лук, чеснок, грибы и картошка отправятся в погреб, а огурцы и фасоль пойдут на засол. Мама обещала, что позже научит дочерей печь блины со сладкой вишней.

– Почти шестнадцать, – повторяет мама, словно впервые об этом задумавшись. – На два года меньше, чем мне, когда я встретила Петю.

Вера отставляет скользкую миску с гусиным жиром.

– Что ты почувствовала, когда впервые его увидела?

Мама улыбается.

– Я уже много раз рассказывала об этом.

– Ты всегда говорила, что папа пленил тебя. Но как это было?

Мама снова проводит ладонью по лбу, пододвигает к себе стул и садится.

Вера едва не ахает от удивления. Никогда прежде мама не прерывала работу ради беседы. Все детство Вера и Ольга слушали только наставления об ответственности и долге: как крестьяне и подданные пленного короля, они должны были знать свое место. Им нельзя ни высовывать нос, ни сидеть без дела. Тень Черного князя быстра, точно лезвие, и лучше никогда не привлекать лишних взглядов.

И тем не менее мама села поудобнее и начала рассказ.

– В то время он давал уроки и был так красив, что у меня перехватило дыхание. Когда я сказала об этом вашей бабушке, она лишь цокнула и сказала: «Осторожнее, Зоя. Дыхание тебе еще пригодится».

– Это была любовь с первого взгляда? – спрашивает Вера.

– Как только он посмотрел на меня, я поняла, что возьму его за руку и пойду за ним на край света. Я люблю говорить, что нас опьянила медовуха, но это неправда. Просто это был… мой Петя. Меня покорила его жажда знаний и жизни, и не успела я оглянуться, как мы уже были женаты. Мои родители пришли в ужас: в королевстве царила смута, король был в изгнании, и мы все жили в страхе. А ваш папа, бедный сельский учитель, мечтал стать поэтом, и его устремления их пугали.

Вера вздыхает, завороженная романтичной историей. Теперь у нее не осталось сомнений, что вечером нужно сбежать из дома на встречу с принцем. Даже если мама узнает, она непременно поймет ее.

– Что ж, – говорит мама с усталостью в голосе, – вернемся к работе. А ты, Вера, поосторожнее с гусиным жиром. Он очень ценный.

Проходит час за часом, и Верины мысли улетают все дальше и дальше. Маринуя огурцы и фасоль, она сочиняет историю их с Сашей любви. Они пойдут по берегам волшебной реки, в синих водах которой можно разглядеть будущее, и остановятся где-нибудь под фонарем, как часто делали влюбленные у нее на глазах. Пусть он принц, а она всего лишь дочь бедного учителя, все это станет неважным.

– Вера.

Голос звучит раздраженно, и она понимает, что ее зовут не впервые. В комнате стоит отец, его брови нахмурены.

– Папа, – произносит она.

Он выглядит усталым и напряженным. Черные волосы, обычно аккуратно причесанные, торчат во все стороны, словно он целый день их взъерошивал, кожаный жилет застегнут криво, а синие от чернил пальцы беспокойно дрожат.

– Где Зоя? – спрашивает он, оглядев комнату.

– Они с Олей пошли за уксусом.

– Вдвоем? – Папа рассеянно кивает и покусывает губу.

– Папа, что-то случилось?

– Нет, ничего. – Он притягивает ее к себе и обнимает так крепко, что она почти задыхается.

Вера еще много лет будет вспоминать это объятие, видеть те склянки, поблескивающие в мерцании свечи, чувствовать пыльный запах папиного кожаного жилета, выгоревшего на солнце, и ощущать на щеке его колючую щетину. В мечтах она будет говорить ему: «Я люблю тебя, папа».

Но сейчас все затмевает любовь, в мыслях ее лишь принц и план побега, так что она ничего не отвечает и возвращается к работе.

Ночью Вера ворочается в постели. Каждый нерв в ее теле словно танцует. Сквозь открытое окно в комнату проникает уличный шум: