Раубриттер II. Spero - Константин Соловьев

– Значит, золото искали?

– Всякое, мессир. По большей части фосфаты да бариты, они тут в хорошую цену идут. Золото в Альбах тоже иной раз бывает, но редко, оттого за ним больших охотников нет. Вот, значит, и пошли мы ввосьмером на вылазку. Поначалу-то, честно сказать, паршиво было. Четыре недели по горам ползали, животы до крови постирали, а всех находок на один чих – тощая жила апатитов, ей красная цена фальшивый флорин пополам с серебром. А возвращаться с пустыми руками неохота. Говорю ж, молодой был… Ну и двинули мы глубже, в ту часть Альб, где Кровельный Камень[27] торчит. Скверное место, но в ту пору считали, что золота там столько, что можно зайти нищим, а выйти королем. Ну, мы туда и приценились…

Берхард с удовольствием обнюхал кусок сухаря – должно быть, последний – и отправил его в рот. Гримберту пришлось ждать, пока тот дожует – проводник никогда не говорил с набитым ртом. Едва ли это было частью сложного высокогорного альбийского этикета, принятого среди проводников, скорее, просто не хотел наглотаться снега, пока ест.

– Буквально на следующий день нам улыбнулась удача. Да так, что никто бы и вообразить не смог. Добрели мы до ущелья, что зовется Срамной Дырой. Запашок там, как тут почти что, только еще пометом птичьим отдает… Думали, может, выход родонита найти, говорили, в старые времена он встречался, да только нашли кое-что другое. Апостольский камень! Целая жеода! На поверхню одним-одним краешком выходит с блюдце размером, а внутри огромная, что крепостная башня. И цвет, значит, чистейший, ну прям стекло!

Гримберт не считал себя смыслящим в минералогии, но знал, что апостольским камнем на юге часто называют аметист. По туринским меркам, может, не самое драгоценное сокровище в толще холодного камня, но если целая жеода и чистого цвета… Что ж, это тянуло на целое состояние. Недаром этот камень упоминался в Библии как один из дюжины камней, на которых покоится стена Небесного Иерусалима – такими камешками любили инкрустировать свои инсигнии[28] отцы Церкви, от епископов и аббатов до сельских диаконов.

– Хороший куш, наверно.

– И не говори, мессир. Мы два дня считали, сколько выходит, и каждый раз выходило столько, что хоть на восемь частей дели, хоть на восемь сотен, все равно выходила такая прорва денег, что до Страшного Суда не потратить. Тут бы нам и домой собираться, да замешкались, богатство считаючи… С Кровельного Камня сошла лавина и засыпала Срамную Дыру так, что, значит, наглухо. И с нами внутри.

– Значит, вас отрезало в ущелье?

Берхард хмыкнул:

– Уж так отрезало, как мусульманский мулла не режет. Три дня мы пытались выбраться из снежного мешка, только тщетно все это. Ущелье наше натурально перекрыло со всех сторон, только барахтаться и можно. Значит, оставалось ждать неделю или две. А ждать, мессир, дело не сложное. Лежи себе на пузе и барыши считай… Вот только не думали мы, что хренов снег нам так удружит. Запасов осталось, по правде сказать, на самом донце, а что насчет жратвы, так вообще караул. Неделю, может, и просидишь, а дальше – все. Хоть жри ты этот проклятый апостольский камень заместо хлеба…

– Незавидная участь, – согласился Гримберт. – Одним золотом сыт не будешь, я слышал на этот счет одну фригийскую легенду про…

Однако Берхард не собирался его слушать.

– В другое время мы бы духом не пали. Достали бы все запасы, что остались в мешках, разделили по-братски и ждали бы себе. На такой диете живота не наешь, конечно, но худо-бедно две недели протянули бы. Вот только чертова жеода… Мы ведь, понимаешь, уже считали себя богачами. Только прикоснулись к ней, и враз такая алчность в нас поселилась, что вспоминать тошно. Спали каждый по раздельности, в своем шатре, руки на ножах держали и все косились друг на друга, точно волки. Оно ведь понятно, у богача одно на уме. А ну вдруг твой приятель тебе камешком по голове приложит да твою долю промеж прочих разделит? Это тебе не медяк позеленевший, мессир, это такой куш, ради которого сам Папа Римский посреди Ватикана намаз совершит…

Несмотря на то что от усталости в голове паршивейшим образом звенело, Гримберт едва не рассмеялся. Восемь нищих, уже воображающих себя богачами, сидящих верхом на сказочном богатстве, которое, будучи отрезанным от мира, не стоило и куска хлеба – в этом было нечто забавное…

– Стадо верблюдов, застрявших в игольном ушке… – пробормотал он. – Что же вы делали дальше?

Берхард мрачно усмехнулся.

– Голодали, мессир. За первую неделю снег не сошел, за вторую тоже. А третью мы не пережили бы, пожалуй. Конечно, кой-какая снедь у нас еще оставалась, но ели мы ее точно воры, ночью, чтоб никому не показать. Таились друг от друга. Тут у одного из наших нервы и не выдержали, значит. Оголодал он вкрай и, увидев у соседа галету, предложил продать ее. Но не за деньги – откуда у нас деньги? – а в счет будущей выручки за апостольский камень. Тот, подумав, согласился. Галета у него не последняя была, а золотишко, иди знай, еще пригодится. Только потребовал он за нее четыре денье – и чтоб оформить векселем, как у честных торговцев полагается.

– Четыре денье?

– В Бра это четыре каравая хлеба, если по-божески. Но так уж человек устроен, что иногда и право первородства за миску чечевичной похлебки обменять готов… Тут уж на нас волчий голод напал. Оказалось, кой-чего в наших мешках еще осталось, мало того, некоторые из нас последний кусок готовы продать за хороший куш. И началась такая торговля, какой, поди, даже в Вавилоне грешном не знали. Мы торговали всем подряд. Углем, нитками, заплатами, солью, спичками… Только цены у нас такие были, что ни один туринский богач у нас, пожалуй, даже щепотки снега купить бы не смог. И что ни день, то делались выше. На второй день половина галеты уже шла не по четыре денье, а по газетте. Это у нас на юге такой грош, в котором две дюжины денье. На пятый – уже за лиард. После шестого и считать жутко, там уже счет на десятки флоринов пошел. Ну, так и повелось. Половину дня сидим, на небо пялимся, как остолопы, полдня торгуем друг с другом, да так остервенело, что только слюна во все стороны летит. Бьемся за каждую монету, торгуемся, выгоду ищем. Сухая рыбешка, за которую в Бра не дали бы и обол, уходила за восемьдесят флоринов. За такие деньги можно себе графский пруд с перламутровой форелью купить и до конца жизни там рыбачить! Кусок солонины весом едва ли в мар[29] – за сто сорок. Да всех мясников в Бра удар бы хватил, узнай они про такие расценки! А нам и того мало. Жратвы в мешках делается все меньше, зато денег меньше не становится. Оно и понятно, мы ж их по большому счету из воздуха берем. Знай пишем друг другу векселя. Под конец у нас все мешки этими бумажками и были набиты. Вот тогда-то я и отведал зайца за три флорина и вина за пять с четвертью. Вовремя успел, между прочим, на следующий день они бы мне уже как графский дворец обошлись!