Медленный скорый поезд - Сергей Абрамов

— Просто на поговорить. И как раз в купе той самой бабушки. Вставай, Лиза, прогуляемся до нашего купе, там со всеми и познакомишься.

Про начальника поезда, который оставался в купе Марины, когда Пастух уходил по составу, говорить и пугать не стал. Хотя вряд ли Лиза своего начальника боится — не в ее это формате.

В купе имели место все фигуранты последних событий, включая и перемещение в пространстве-времени с помощью Марининой черной коробочки. Видимо, параллельные пространства нечаянно или чаянно сближают тех, кто испытал на себе эту редкую параллельность, и они, сближенные навовсе, уж и даже пить перестали крепкие и не очень алкогольные напитки, однако ж перешли на незамысловатую натуральную водичку под названием «Перье», которая, имея французские корни, легко пилась и на перегоне Омск-Пассажирский — Ишим. Откуда она взялась в вагоне — даже Бог не знает. В Москве, что ли, по ошибке загрузили — вместо какого-нибудь пищевого министерства да в поезд. И почетным гостям есть чем красивым иностранным крепкое запить.

Пастух представил Лизу начальнику поезда, тот, весьма уже поддатый, но удивительно величественный, представлению не удивился, даже руку ей чмокнул. Но узнал. Потому что спросил:

— А твоя-то напарница сама справится? Мы здесь, может, и надолго…

— Справится, — сказала Лиза.

Она, отметил Пастух, внимательно и даже как-то напряженно смотрела, всматривалась в лицо Марины, а та и не замечала, вела себя как гостеприимная, но независимая хозяйка, хотя на приоконном столе оставалась лишь бутылка коньяка армянского, пять звездочек, и вазочка с яблоками, на кои никто из гостей не посягал. Хороши уже все были, вот ведь что.

Новые, хотя и прежние люди были компанией замечены и привечены. Пастуху тут же налили означенного коньяку, заставили выпить почему-то штрафную, а начпоезда стал допытываться, зачем Пастух привел, не спросясь, лучшую проводницу, мать-одиночку и мастера спорта по стрельбе. Все так могло быть, поэтому Пастух не стал проверять у Лизы правдивость ее регалий, а просто представил всем:

— Лиза. Хороший человек. Не вру.

И всем этой рекомендации было достаточно.

Только Марина у Лизы на ходу поинтересовалась:

— А трудно ли быть хорошим человеком, а, Лиза?

— Трудно, — ответила Лиза. Помолчала. Добавила: — Потому что дураков и гадов куда больше.

И все с этой нехитрой мыслишкой легко согласились — после такой долгой и приятной, скрашенной хорошим алкоголем душевной беседы.

А Стрелок поманил Пастуха пальцем, вышел в коридор.

— Что у вас тут? — спросил Пастух. — Вечная радость и непроходимое счастье?

— Вроде того, — согласился Стрелок. — Но есть еще невечное и куда-то проходимое. Я о том, что людей у Слима в поезде точно шесть… э-э… штук. И все штуки абсолютно безбашенные. Я знаю троих, точнее, сталкивался. Но очень шапочно. Полагаю, эта бандочка еще умножится…

— Клонируются они, что ли?

— Может, и так. Я не знаю. Я только вижу и подсчитываю. По-моему, по-простому, они там все как один мутанты.

— Мутанты — фигура речи?

— Мутанты — это человекоподобные машины. Я двоих видел в деле, давно, в девяносто третьем, в Ботсване, под Мауном. Я там прикомандированным был. К штабу. Как снайпер. Но ходил в недалекие тягуны, позволялось мне, хотя тряслись надо мной, как над бабочкой. И там-то под Мауном эти двое белых — двое! — буквально посекли ангольский отряд: через семь минут из двадцати девяти здоровых черных киллеров остался один. Но без рук и без ног. Зато живой. Как они жутко орали, мать твою, Пастух, на*censored* ты меня заставил все это говно вспоминать!..

— Я не заставлял, — сказал Пастух тихонько. Он хорошо знал, что чувствовал сейчас Стрелок. — Ты сказал, я услышал. Проехали, Стрелок. Ты мне покажи наших здешних мутантов. Честно говоря, я о таких впервые слышу. И не очень верю в их всемогущество. Откуда они взялись — эти люди или нелюди?

— Люди, Пастух, люди. Не знаю, откуда Слим их выудил, да и сразу почти отделение воинское — по количеству, но это какие-то иные люди. Инопланетные.

— Не гони картину, боец, дай глазу присмотреться. Кто так говорил?

— Майор так говорил, — усмехнулся Стрелок. — Как раз в Ботсване я его в последний раз и видал, в девяносто восьмом. На юге. Он тогда у местного Хозяина большим хреном числился, все пешие у него под рукой ходили. Да и черт бы с ними со всеми! Пастух, я не трус, но я боюсь. Ребята — отморозки те еще. У них на роже смерть наколота…

Пастух засмеялся.

— Друг мой, Стрелок, не говори красиво, — нараспев продекламировал, как строчку из стиха. — Нарисованная на роже смерть — всего лишь царапины неизвестного происхождения. Ну, видел я краем глаза пацанов Слима. И впрямь здоровые обалдуи, сильные, руки как ноги. Но ты же не собираешься с ними драться руками и ногами. И они вряд ли в поезде начнут рукопашную. Никакой кулак никогда не опережал хоть самую медленную пулю. А Слим… Ну что Слим! Он, видать, всегда любил все необычное, непохожее ни на что, уникальное. Дай ему Бог радости, а коли что случится… Ты сам знаешь, что делать… А вот что серьезно, так это необходимость удержать всех Марининых нынешних друзей-гостей в нашем вагоне. Как можно дольше. На всякий пожарный… Поговори с девочками, с пассажирами, с Лизой той же. Пусть на одну ночку… ну на две, если что не так… пусть они в нашем вагоне заночуют. То есть засидятся. Выпивки хватает. Тем для разговора — еще более… Понял вводную? Это наш вагон!

— Твоими бы устами… — начал было Стрелок, но оборвал ношенную-переношенную цитатку. — Будет исполнено, командир. Но сколько можно прятаться в купе Марины? Сейчас там — чуть ли не толпа друзей, которым не лень множиться. А завтра? А сегодня вечером? А когда Марина останется одна?.. Надо строить оборону, Пастух, а еще лучше — линию нападения. Или ты думаешь иначе?

Пастух молчал. Смотрел на Стрелка, не улыбаясь, и молчал. Глаза в глаза, как в детской подзабытой игре «в гляделки». Но всякое молчание, тем более — намеренное, имеет финал. Чем скорее, тем доходчивее для вольных и невольных участников этого молчания.

— Не надо ничего строить, — сказал он, все же улыбнувшись уголками губ. — Время — рушить…

— А мы что?! — взъярился Стрелок.

— А мы и разрушим, — сказал Пастух. — Именно мы. История неизбежно движется к финалу. Тебе интересно узнать, каким он, финал этот, получится? Интересно, ясен болт! Так пойдем посмотрим на тех, кого собрал Слим. Хоть бы и издали. Его самого мы скорей всего не увидим, а вот его парней… Пошли, пошли…

— Так порюхают же нас ни за что, — усомнился Стрелок.

— Я тебе просто прогулку предлагаю. Легкую, недлинную, хотя теоретически и стремную. Или слабо, а, Стрелок?

Сказано слово: «слабо». Пастух брал на слабо не только и не столько Стрелка, сколько саму ситуацию, а стало быть, и себя самого. И в общем-то ничего особенного, ничего нового: пройти сквозь строй. Фигурально выражаясь. Потому что в реальности «строй» этот, разбивший себе лагерь в вагоне Слима, и не строй никакой, а вполне вольная и уж точно нестроевая команда его людей, опасных людей, умеющих много чего, но тут к месту является некая вводная: они, эти опасные люди, уже победили всех своих нынешних вагонных и межвагонных вражищ, и коли не в реальности, то уж в ментальности точно. От латинского mentis, то есть разум. Иначе говоря, их разум — уж какой-никакой, но присутствующий ныне и поддержанный всем тем, что у Слима в арсенале имеется, от хорошего личного оружия до нерушимой убежденности, утверждает: мы — лучшие!.. Дай им Бог — красивым и сильным — здоровья, как говорится, а с разумом не спеши. Зряшная опция в данном случае.