Закон сохранения - Сергей Николаевич Стоян

правду. Аурометр исправно отщелкивал цифру за цифрой, методично напоминая о приближающемся бесславном финале. Вадим давно успокоился, ну в самом деле, сколько можно оттягивать то, о чем его предупреждали еще на Теллуре. Тогда он обманул судьбу, сейчас она готовилась взять реванш. Жаль, конечно, что так и не удалось разгадать тайну гибели прекрасной планеты, да и то безобразие, которому подверглась сама Земля, вызывало живой интерес. Правда, лишь у стороннего наблюдателя. Барахтаться же внутри плавильного котла человеческой ограниченности больше не было ни сил, ни возможностей.

Хорошая девочка Маша, не всегда законопослушная, но зато уже научившаяся смотреть на мир с удобной для себя точки зрения, вместо того чтобы привезти им мобильный телефон, вызвала полицию.

Крепкие ребята в серо-желтом камуфляже окружили дом. Они были без оружия, но с огромными мохнатыми псами. Замечательная идея – переложить всю ответственность на животных. Впрочем, сопротивления свалившиеся с неба преступники не оказали. Именно преступники, ведь аурометр не врет!

Нарушителей спокойствия задержали и без особых разбирательств отправили в Центр психологической помощи. Да и к чему разбирательства? Других проблем хватает, а эти и так почти не жильцы.

Центр находился за городом в каком-то бывшем санатории. Вадим и Глен были приятно удивлены. Они рассчитывали не более чем на маленькую тюремную камеру и небо в клеточку, а здесь – светлые номера, огромный, поглощенный осенней печалью парк и полная свобода общения с такими же бедолагами, как и они сами. Однако те, кто провели в санатории не один день, называли его лагерем смертников.

Внутри лагеря никакой охраны вообще не было, а снаружи, вокруг изящного санаторного заборчика расположилось активное минное поле объемного поражения. Так что при всем желании не убежишь! Да и куда бежать-то?

Раз в три дня, по команде неведомого вояки часть мин блокировалась, освобождая единственную дорогу для машины с продуктами. Иногда вместе с ней прибывали вербовщики. Их в лагере ждали, на них надеялись.

В комнату вошла Глен, тихонько остановилась за спиной. Вадиму нравилось, как она держится, и еще ему нравилось с ней молчать. Он пару раз пытался представить Николь в этой же ситуации и моментально убеждался, как ему было бы тяжело. А с Глен они понимали друг друга без слов.

– Иду, – не оборачиваясь, сказал Вадим.

– Сергей уехал…

– Я видел.

– Даже попрощаться не зашел.

– Здесь не принято.

– Знаю, – вздохнула Глен. – Он думает, мы ему завидуем…

– А мы завидуем?

– Я – нет. Это же форменное рабство!

– Всяко лучше, чем бесформенная смерть…

– Только не для меня!

– Гордая?

– А сам-то!

– Вот мы с тобой от собственной гордости и полопаемся…

– Пусть!

– Ладно, не будем портить аппетит.

Они вышли из номера и спустились в ресторанный зал. Несмотря на вечернее время, он не был перегружен людьми. Многие держались тут особняком и предпочитали питаться отдельно.

За столиком уже сидели их новые знакомые: профессор биологии Гендерсон – шестидесятилетний круглолицый мужчина с улыбающимися глазами, а также лейтенант Десантного корпуса розовощекий крепыш Этвуд и высокий, худощавый бородач Кирш, не пожелавший сообщить, чем он занимался до того, как на Землю обрушилась «эпидемия справедливости». Именно так профессор называл то, что произошло с человечеством три года назад.

– Сергея забрали! – радостно сообщил Гендерсон.

– Да, – кивнул Вадим, усаживаясь на свободный стул. – Вы находите в этом что-то забавное?

– Вдруг ему повезло!

– Вряд ли, – сказала Глен, раскладывая по тарелкам разогретые мясные полуфабрикаты. Она великодушно согласилась стать хозяйкой в их маленькой мужской компании. Ради чего? Ну, во всяком случае, приготовление еды хоть немного отвлекало ее от тяжелых раздумий.

– Почему? – как обычно тихо спросил Кирш. Его густая борода почти полностью скрывала рот, а глубоко посаженные глаза всегда излучали настороженное любопытство, что в сочетании с манерой говорить на полтона ниже остальных наводило на мысли о чревовещании и прочей ерунде. Глен поначалу даже специально всматривалась, пытаясь уловить движение его губ.

– Потому что уже повезло другим, – мрачно сказал Этвуд. – Чего не скажешь о присутствующих…

– Вы имеете в виду тех, кто пока на свободе? – уточнил профессор.

– Удивительная проницательность, – съязвил лейтенант.

– Я догадываюсь, что вас сегодня расстроило, Этвуд, – добродушно сказал Гендерсон.

– Неужели?

– Только не надо злиться.

– Вы собираетесь мне указывать?! – лейтенант был молод и горяч.

– Ни в коем случае, но если мы будем лаять друг на друга, то не лучше ли нам разойтись по своим комнатам?

– Извините… сегодня и впрямь как-то особенно тоскливо…

– Так вот, – невозмутимо продолжил Гендерсон, – Сергея забрали, а ведь он в нашей компании провел всего две недели, и до схлопывания ему оставалось больше пяти месяцев. Раньше вербовщики увозили в основном тех, для кого час икс наступал через месяц-полтора. Что бы это значило?

– Ничего хорошего, – отозвался Этвуд. – Остальных уже списали в утиль!

– Какая разница? – меланхолично жуя, поинтересовалась Глен. – Не думаете же вы, что покупатели будут относиться к вам по-человечески? Они платят большие деньги, чтобы вывезти вас с планеты, и вольны поступать со своей новой собственностью как им заблагорассудится.

– Не совсем так, – возразил профессор. – Есть закон, и потом никто точно не знает критериев оценки добродетели. Вдруг выяснится, что жестокое обращение с живым товаром тоже ведет к снижению индекса.

– В любом случае, Сергея забрали с некой конкретной целью, – сказал Вадим. – Плохо ли, хорошо ли, но он еще поживет, а вот те, кого увозят в последний момент, мне думается, – обречены. Не знаю, что происходит с ними дальше, пускают их на донорские органы или на мыло, хотя и то и другое в нынешней ситуации проблематично, ясно одно – иначе нельзя. Только за счет призрачной надежды на спасение удается поддерживать дисциплину в таких вот «санаториях»…

– Следуя вашей же логике, лично вам уже ничего не светит, – с неприкрытым злорадством, произнес Этвуд.

– Посмотрим… – холодно бросил Вадим и с ужасом осознал, что продолжает верить в чудо.

Все уставились на Келли. Она тихонько ковырялась в своей тарелке и, казалось, не догадывается, что до ее финального хлопка осталось меньше недели. На первый взгляд, вследствие умственного расстройства она не представляла опасности для окружающих. Бесспорно, что именно поэтому ее до сих пор не отправили в какое-то другое место. Лишь Вадим и Глен знали, что Келли не так проста, они ждали от нее помощи, но та упорно молчала.

– Жаль все-таки, что на черных пирамидах не нашлось клейма производителя, – хмуро посетовала Глен. – Плохо, когда враг неизвестен…

– Почему же враг? – слабо возразил Кирш. – Каждый получил по заслугам.

– По заслугам! – взорвался Гендерсон. – Я профессор, ученый! Меня-то за что? За опыты над животными? За сложнейшие операции? Да, я иногда делал людям больно! Я брался за самых безнадежных пациентов, проверял экспериментальные методики. Некоторых удалось спасти, а другие все равно бы умерли! А теперь получается, что это я их убил?

– Мне тоже пришлось воевать в колониях не ради собственного удовольствия, – встрял Этвуд.

– Идеальных лекарств не существует, – сказал Кирш. – Побочные эффекты неизбежны, одно лечим – другое калечим. Вам ли не знать об этом, профессор.

– От чего же, по-вашему, нас пытаются вылечить? – спросил Вадим.

– От самих себя… – не раздумывая, заявил Кирш. – Люди в большинстве своем превратились в циничных мерзавцев, таких даже лечить поздно, только ампутировать.

– Вы рассуждаете прямо как идеолог проекта «Черная пирамида», – заметила Глен. – А вас ведь тоже не пощадили.

– Его-то – ладно! – снова возмутился профессор. – Меня? Черт со мной! Да и наш бравый лейтенант, не считая его сомнительных подвигов на колониальных планетах, наверняка успел кому-нибудь напакостить лично от себя. Вы подумайте о детях!

– А причем тут дети? – удивилась Глен.

– Дети жестоки от природы! И в силу своей детской непосредственности постоянно выплескивают эту жестокость друг на друга. Они еще зачастую не понимают, что хорошо, а что скверно, и не признают общественной морали. Если окажется, что на суммарный индекс влияют и детские злобные мысли и поступки – средняя продолжительность жизни людей уменьшится лет до сорока. И то с учетом примерного поведения в зрелом возрасте.

– Очень может быть, – покивал Вадим.

Кирш невозмутимо промолчал.

– Во всем виноваты американцы, –