Академия Весны - Ксюша Левина

деканский секс? – Он искренне смеется. – Или сдашься сопляку Хардину? О, давай, это будет интересно.

– Почему ты думаешь только об этом? – сокрушенно качает головой Брайт. – Я, конечно, не стану произносить слово на букву «р». – Рейв тут же вскидывает подбородок, мол, только попробуй заговорить про то, что кто‐то тут ревнует, я предупредил. – Но давай начистоту: это не твое собачье дело, с кем я буду развлекаться. К счастью, это будешь не ты.

– К сча-а-астью… А мне показалось, что ты осталась весьма довольна только что…

– Да, конечно. – Она пожимает плечами. – Я довольна, что это закончилось. Ничего более жалкого со мной еще не происходило. Так… пресно, что даже жаль. Время впустую.

– Ты же в курсе, что все твои чувства для меня открытая книга? Да?

– Ты же в курсе, что при должной сноровке и хорошей фантазии можно представить кого угодно, целуясь с таким самодовольным придурком, как ты? Цена твоему сверхчутью – колет без скидки.

– Так я тебе и поверил, – ласково улыбается он.

– Да плевать, во что ты там веришь. Ну и для справки… Секс – не единственный способ испортить тебе жизнь. Я не так узко мыслю, как ты.

– М-м-м, еще варианты?

– Я что‐нибудь придумаю, – шепчет она. – Не сомневайся во мне.

Он не доигрывает партию до конца, разворачивается, задрав подбородок, и идет в свой угол к темным книгам. Пальцы у обоих сводит от ощущения, что чего‐то недостает. Будто это кощунственно – сейчас расходиться по разным сторонам, находясь наедине в одном помещении. Будто нужно целоваться, пока есть возможность. Брайт с тоской смотрит на свою сумку, скетчбук и термос с кофе. Все было просто и весело, пока тут был Энграм.

Глава двадцать пятая

Сирена

СИРЕНА

Маг. существо. Женщина с тремя личинами: человеческой, воздушной, подводной. Вымирающий вид.

В последний раз Брайт летала так давно, что уже не могла с точностью назвать дату. Когда на календаре, прикрученном к стене в ванной, появилось девятнадцатое сентября, Брайт с ужасом осознала, отчего в последние дни чувствует себя такой слабой и тревожной. Никакая осенняя хандра тут ни при чем. Она просто не летала и не плавала уже почти три недели. Магия легко подавляется человеком, это даже похоже на вполне обыкновенную жизнь, если давать сирене выходить из тени хоть раз в недельку, но просидеть взаперти три недели? Удивительно, как еще не сорвало все клапаны.

Брайт сидит на подоконнике, свесив на улицу ноги, и крутит в руке записку, присланную отцом. «Я в порядке. Подвижек пока нет. Ждем реагенты». Писал быстро, почерк нервный и неровный. Брайт представляет себе, как он сидел над столом, волосы падали на лоб, карандаш подрагивал в руке.

– Папа, – шепчет она, качая головой.

Улететь бы сейчас, это же проще простого. И прощай, Траминер с этим его расизмом. Что? Связь с Рейвом Хейзом? Плевать. Уж поди мэр спасет своего сынка от смерти. Отец? Он может пострадать. Действительно пострадать! И вот это уже связывает по рукам и ногам. Каждый ее шаг известен орденовцам. Брайт даже вычислила, какие преподаватели «сочувствуют» делам Ордена.

Декан – нет. Мерла – возможно. Преподаватель пинорского Соркс – абсолютно точно. Алхимик – сто процентов да. Историк – возможно. Природовед – да! Что самое, пожалуй, неожиданное. И это не считая того, что дети орденовцев или сочувствующих Ордену везде и всюду. Они старосты, они есть в каждом доме, в каждом классе. В Р-1 есть комната, в которой живут напыщенные первокурсницы с лечебного, они даже не едят за общим столом, предпочитая бегать в город или в соседние дома к «своим». Это не сильные маги, зависимые от таблеток, это простые слабые «грязные» магички, не умеющие не только толком колдовать, но и, видимо, убирать за собой со стола.

Брайт под надзором, самым настоящим. А еще она все время чувствует присутствие Хейза за спиной, будто он наблюдает. Она знает, когда он опаздывает выпить свое зелье. Знает, когда он злится, когда нечеловечески устает. Она может сказать, во сколько Хейз ложится спать, потому что ненадолго в эфире наступает тишина, а потом начинаются сны, и, если не уснуть до него, можно много чего почувствовать. Хейз как был повсюду, так и остался. Раньше Брайт бесило, что все о нем говорят, теперь бесит, что он сидит внутри нее со своими чувствами!

– Так сложно пить вовремя таблетки? – набросилась она как‐то на него во время отработки.

– Тебя не спросил, – ответил он.

Она хотела хоть как‐то его достать, обещала, что придумает, чем ответить, и ее месть будет изобретательнее, но спустя неделю бесплодных попыток выяснилось, что единственное, что может его задеть, – и правда секс. Скукота! Злость и усталость можно игнорировать. Есть еще боль, но ее придется испытывать и самой. Радость – подарок, которого он не заслужил. Опьянение? Так можно и спиться. Эйфория? Брайт думала об этом. И как раз собиралась опробовать этой ночью. Ей нужно полетать и поплавать. Лучший способ достичь состояния чистейшей эйфории. Но уже комендантский час.

Она могла бы сделать это в первой половине дня, разумеется, но на океане проходят занятия по физической подготовке, и почти всегда там собираются толпы студентов. На стене торчат любители сделать фото на фоне океана, там просто очередь из девиц с рассвета до заката.

Полетать… хоть немного. Каждый порыв ветра, что стремится залететь в окно ванной комнаты, которое Би заняла, заставляет ее пальцы сжиматься, она еле держит себя в руках. Она хочет. Это. Сделать. Она не выспалась. Каждую ночь Рейв Хейз что‐то выдумывает. Он то прелюбодействует (один или с кем‐то – неизвестно), то до трех ночи делает что‐то страшно увеселительное. То злится до чертиков. То испытывает ослепляющую боль.

Сейчас, например, ему очень больно и немного – самую каплю – страшно. Это не тот страх, что Брайт хотела бы испытывать. Он какой‐то слишком обреченный, удушливый. Брайт нужно в небо! Срочно! Это зов на уровне инстинктов. В небе не будет Рейва Хейза, просто не должно быть! Если и там будет он, то она сиганет со скалы, и дело с концом.

– К черту!

Брайт Масон срывается вниз. Но не долетает до земли, подхваченная черным густым туманом трансформации. Тело меняется мгновенно, обрастает перьями, становится обтекаемым, легким. Воздух подхватывает его в один миг и уносит вверх, высоко над Траминером.

Так высоко, что Брайт наконец может пропеть птичью печальную песню, и пусть каждый – до кого ее