Чтобы встретиться вновь - Джулиана Грей

– Я знаю, вот и все. Синьора, я помогаю вам. Присмотрю ночью за юным синьором. А вы идите на свидание с любимым. Он делает вас счастливее, вам становится лучше.

– Нет. – Голос ее дрогнул. – Он делает меня несчастной. Я не могу… я не должна… у меня уже есть муж, синьорина! Отец Филиппа.

Морини прихлопнула ладонью по столу и заговорила резким тоном:

– Плохой человек. Он не муж вам.

– И лорд Роланд тоже. И я не хочу его в мужья, синьорина. Не хочу выходить за него замуж, в этом все и дело. Я хочу его… о, я так его хочу… но это невозможно. – Она подавила рыдание.

– Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Povera donna[3]. Пейте чай. Это глупо, что вы за него не выходите. Он хороший человек и такой красивый мужчина. И любит вас очень сильно.

Лилибет сделала большой глоток, обрадовавшись, что чай обжег ей горло.

– Это пока. Но через год-два…

– Я так не думаю. Судя по тому, как он смотрит на вас. И учит вашего мальчика. – Морини сложила руки вместе и улыбнулась мудрой улыбкой. – Идите к нему, синьора.

– Я не могу сопротивляться. Просто не могу. Я такая слабая, синьорина! Это плохо, даже если все идет нормально, но сейчас, когда я жду ребенка… это просто невыносимо. Будто я вот-вот взорвусь. Я так сильно его хочу. Он так приятно пахнет и так чувствует… – Ее лицо пылало. Она пыталась остановить поток слов, но они выплескивались наружу, как река в половодье.

– Конечно, вы хотите его, синьора. Так велела природа. С вами и раньше так было, нет? С юным синьором?

– Да, – прошептала Лилибет. – Мой муж мне даже не нравился, и все-таки я хотела… не могла сдержаться… смотрела на дверь между нашими комнатами, в стыде и отчаянии, и… я безнадежна, правда? Почему я это чувствую? Я так сильно хочу быть хорошей, честное слово, синьорина. Но эта похоть, этот животный порыв – это заполняет меня настолько, что я даже думать не могу. – Больше нет смысла сдерживать рыдания. Лилибет могла только заглушить их, уткнувшись в носовой платок, – недостойная, обычная потаскушка, переполненная эмоциями, а не разумом и добродетелью.

– Ш-ш-ш, синьора. О, mia povera signora. Вы молодая. Вы женщина. Когда ждешь ребенка, всегда так бывает. Ваше тело хочет мужчину, хочет его интимно. Это природа. Такова жизнь. – Морини протянула через стол руку, но ее тонкие загрубевшие пальцы не касались руки Лилибет. – Это не позор. Это прекрасно.

– Это ужасно. – Лилибет шмыгнула носом, снова подавила рыдание, подняла чашку и поставила ее обратно. Сделав глубокий вздох, она попыталась успокоиться. – Я пытаюсь принять разумное решение. Решить, что лучше для моего сына и для меня.

– И ребенка. Ребенка синьора.

Лилибет не стала тщетно отрицать это.

– Я говорю себе, что возьму себя в руки и в следующий раз откажу ему. А потом вижу его, и эти порывы, эта животная похоть… я ничего не могу поделать.

– Тело, сердце знают то, что мозг отказывается принимать.

– Я не могу это принять. Не могу выйти за Роланда. Даже будь я свободна, не могла бы. Сомертон… если он узнает, о Боже! Он убьет Роланда. Заберет Филиппа. Вы не представляете силу его гнева, синьорина. Не знаете, на что он способен.

Она говорила холодно, бесстрастно, чувствуя, как в животе скручивается узел страха.

– Я думаю, синьор Пенхэллоу умеет драться.

Лилибет снисходительно посмотрела на нее.

– О, в этом я не сомневаюсь. На боксерском ринге или в фехтовальном зале, где все официально и цивилизованно. Но Сомертон… он… профессионал. – Она сделала еще один большой глоток чаю и закрыла глаза. – Он дерется, чтобы победить.

– Может быть, вы не знаете синьора Пенхэллоу так хорошо, как вам кажется.

Лилибет распахнула глаза.

– Что вы имеете в виду?

Морини пожала плечами.

– Ничего. Всего лишь говорю – идите сегодня ночью к своему любимому. Не отказывайтесь от такой прекрасной вещи, от этой прекрасной любви. Будущее позаботится о себе само. Любовь, которая прячется у вас в душе, эта страсть к синьору Пенхэллоу – это все от Бога. Это дар. И вы не должны прятать его внутри. Вы должны отдавать его. Вы растите его любовь, вы растите его ребенка. В этом нет ничего неправильного. Это не позор. Это ваш триумф. – Она неожиданно и резко встала. – Я позову девушек, пора накрывать стол к обеду. Ночью я приду к вам в комнату, постучу три раза, очень тихо. И присмотрю за юным синьором.

– Я не могу. Я не должна.

– Вы должны, синьора. Ради синьора, ради ребенка. Он хороший человек. Из него получится хороший муж.

– У меня уже есть муж!

Морини решительно помотала головой и разгладила передник.

– Не перед Богом, синьора. Больше не перед Богом. Эта истина выше, чем слова, написанные на бумаге. Даже выше, чем церковь. Синьор Сомертон нарушает свои обеты, насмехается над своими обетами. Этот брак между вами… – Она щелкнула пальцами. – Его больше не существует.

– Вы не можете так думать. Вы же католичка!

Морини снова щелкнула пальцами. Ее темные глаза властно сверкнули.

– Его больше нет. Это не истинный брак. Синьор Пенхэллоу – вот ваша настоящая любовь, ваш настоящий муж. И позвольте ему стать тем, кем хочет Бог.

Лилибет стиснула пустую чашку и уставилась на Морини. Женщину окутало сияние, неземное сияние, а уверенность была такой напряженной, что буквально потрескивала.

– Откуда вы так хорошо знаете, чего хочет Бог? – прошептала она.

Морини слегка прищурилась. Уголки ее рта тронула улыбка.

– Поверьте, – сказала она. – Я знаю.

Роланд откладывал записку для Лилибет до последнего, поскольку заслужил награду после долгих трудов по составлению правильного сообщения сэру Эдварду шифром, который его затуманенный похотью мозг воспринимал с трудом.

Но в конце концов он написал:

«Л.С. здесь вместе с сыном. Граф С. об этом не знает».

Конфиденциальность высшей степени.

В данном случае краткость – его друг.

А вот записка к Лилибет – другое дело. Она наверняка уже двадцать раз успела передумать, позволив щепетильности одержать верх. Начать с того, что она в него не верит. Он должен убедить ее в своей непоколебимости, окутать своей страстью.

Роланд положил ноги на кровать и уставился в окно, на невесомое синее небо.

«Моя ненаглядная любовь, я охвачен страстью…»

Гм. Нет.

«Милая Лилибет, не могу дождаться прикосновения твоих рубиновых губок к…»

Господи, нет!

Он пожевал кончик пера, стряхнул чернила, дал перу высохнуть. Посмотрел на новый лист бумаги, чистый, нетронутый.