Искальщик - Маргарита Хемлин

По ряду обстоятельств я не мог поделиться наболевшим с Розкой. Между прочим, потому, что я не в полной мере понимал, что у нее на меня наболело.

В то самое время наши встречи с Розкой стали редкими. Она ж так и работала в наробразе, причем на ответственном посту. Бывало, ездила и на село, и в Киев, и в Харьков. Столько нового, передового, только успевай, товарищ, поворачиваться. А Розка поворачиваться умела, это у нее не отнимешь.

Раньше она мне при возможности рассказывала, краем, а рассказывала.

Вроде следующего:

– Ты, Лазарь, в выходной не приходи. Я в Козелец еду, надо там кое-кого на верный путь направить. А оттуда в Киев – партактив собирается. Может, выступлю. Ой, не знаю, не знаю-у-у-ум-м…

Будем откровенны, я в такие мгновения гордился Розкой. Гордился, что ее зовут в такие места. Гордился, как она говорит: “Не знаю-у-у-ум-м”. Никто в Чернигове не умел так говорить. Я сам тоже пробовал. Нет. Никак.

И опять будем откровенны, я гордился, как Розка трогала прическу при словах про “не знаю-у-у-ум-м” – голову трошки закинет и провернет рукой в волосах. А волосы кудрявые, черные с рыжиной, пойдут за рукой, а потом – на старое.

Ой, Розка… Ой…

Да.

Так, значит, раньше она мне говорила, а тут не говорит.

А говорит следующее:

– Некогда мне, Лазарь.

Ну некогда и некогда. А я что? А я ж ничего, Розалия Семеновна, дорогая.

Дальнейшее я рассказываю уже про время поздней осени, а там и зимы.

После подробных рассуждений я сделал вывод. Неохваченным мной остался только кудлатый. Конечно, не все про всех я понимал доподлинно. Взять хоть бы Розку. Но кудлатый прямо вызывал меня на себя. И я его вызов принял. Только пока не придумал, как подступиться.

Сначала решил выследить кудлатого утром – от Доры до его работы. Куда-то ж он должен ходить работать. Копейку ж надо за что-то получать. На пробор стричься и штаны наборным поясом укреплять – это ж грошей стоит. А если получится, что кудлатый не работает, причем с голоду не умирает, так тем более интересно вывести его на свет в новом обличье.

По своей работе я начинал смену в семь часов. Причем с хлопцами и с бригадиром можно было договориться явиться часом-двумя позже. Главное – потом норму дай, еще и с лишком. Тем более что я по своему характеру умел ладить с людьми. Я и пошучу, и про душевное поговорю, и покажу себя как надо перед товарищами, если придется спорить с начальством.

Все это раскрывало передо мной определенные возможности. К тому же в Чернигове хоть кругами ходи, в любое место от любого места дотащишься за полчаса.

Я в уме определил кудлатого в конторского. А конторские раньше восьми не приступали. Плюс да минус – для пробы я назначил себе находиться возле нужной хаты в семь.

Хорошо. В назначенный день в семь и находился. Осень, в семь не сильно-то и светло, а мне и выгода.

Я, конечно, пошел наугад – кудлатый мог и уехать из города, и съехать от Доры, и много что мог. Но опыт диктовал свое: ты убедись, а потом уже как будет.

Еще раньше я приметил занехаенный огород, за одну хату от Доры. Туда и зашел, как к себе, держу корзину с кое-каким инструментом, вроде собираюсь хозяйнувать возле огорожи. На мне неновая брезентовая накидка, ношенные по грязи сапоги, штаны последнего разбора, картуз на сколько-то там клиньев. Сроду такое не носил, потому и напялил. Даже брови трошки подчернил сажей. Навел ровно, как в кино.

Стою. Вроде примеряюсь с починкой. И так трону, и так. И вокруг по доскам молотком постукаю. А сам весь на дороге к Доре. Жду. Причем с минуты на минуту надуваю живот, чтоб теснее почувствовать свое оружие, которое находилось на привычном месте.

Не скрою, в тот раз мне не повезло. Стовбычил я часа три – до полного света. Дору видел. А кудлатого не видел.

Я не такой, чтоб отчаиваться. Плюнул и пошел себе забивать гвозди на трудовую славу народа.

Для задора по пути я стал думать и представлять.

Вот безмен. Сколько ж раз я видел на базаре этот замечательный инструмент! Простейшая ж механика. А мастер на нем умелой рукой такое выписывает! Прямо играет! Я наблюдал и приметил много чего поучительного. Безмен без ловкого хозяина ничего не значит. Не умеешь в свою пользу двигать, что нужно, не начинай.

Не скрою, у меня в мыслях про себя получалось так, что я и есть весовщик высшей пробы. Всех, кого захочу, вешаю на своем безмене. Сколько захочу, столько веса каждому и определю. Хоть, допустим, нисколько.

Когда уже Святомиколаевская осталась далеко за спиной, у меня в голове заворушилось следующее: “На сегодняшний день я определяю кудлатому вес – никакой. И пускай он пока хоть что”.

На подходе к мастерским, возле мельницы, у ставка смыл сажу с бровей. А что вода была сильно холодная – так даже лучше для свежего настроения.

Вошел в работу круто, чтоб никто не упрекнул за поздний приход. А никто и не упрекнул.

Только Михайло, товарищ на подхвате, сообщил:

– Ты, Лазар, красуню пропустыв.

Я удивился:

– Та шоб я пропустыв? Нэ може такого буты!

– Не може, а було! Прыходыла вранци до тэбэ. Така молодэнька… Нэ та баба, шо ты знаеш, а друга – молодэнька. Казала, шо вона Зоя, шо ще прийдэ сюды.

Ну, Зоя! Ну, зараза! Я ж просил ее, как сознательного человека, – не приходить! Уже и люди заметили: “Нэ та баба, шо ты знаеш, а друга – молодэнька”.

Что ж у нее за срочность может произойти, чтоб заявляться?

Не скрою, я злился. Потому что это как если б кто под локоть толкал, когда ты безмен настраиваешь. А Зоя сейчас именно толкала. Толкала и толкала.

Доработал уже, конечно, без радости.

А тут и Зоя – лично с своей красотой и, что греха таить, несусветной дуростью.

– Ой, Лазарь! А я ж уже с утречка до тебя приходила! А тебя ж не было! А где ж ты был? А я ж и на Полевую бегала…

Я вежливо взял Зою за руку и сказал:

– Давай, Зоя, отойдем трошки в сторонку. Товарищам, может, не интересно. А мы поговорим в тишине.

Зоя пошла за мной, а рот до конца не закрыла. В ту минуту мне ее выражение лица не понравилось. И, между прочим, красоты я в нем не заметил.

Я заговорил:

– Зоя, я, конечно, рад тебя увидеть. Ты ж знаешь мое к тебе отношение. Тем более мы с тобой вместе столько перенесли…

Я рассчитывал, что Зоя будет меня слушать и молчать.

А она слушала и не молчала:

– Ой, Лазар! Ой, горэ ж мени, горэ! Бэз батька, бэз матэри залышилася!

И кричит, и тому подобное. Картина получается неприглядная.

Прижал я Зою к своей груди, голову ее бестолковую аж вмял в себя. Конечно, помогло. И, конечно, Зоя это мое движение поняла не совсем правильно.